Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

Потом она всю жизнь жалела, что не видела в тот момент лиц обожаемых отца и тетки.

…Через год у них родился сын Игорек.

Родилась и умерла дочь Машенька — сорок дней Людмила Васильевна не приходила в сознание.

Иван Прохорович Мерин умер в девяностом, за месяц до их „серебряной“ свадьбы.

Ей было немногим за сорок…

… Скоробогатову так и не удалось найти тему для светской беседы и он сказал:

— Если ехать, то ехать.

— А перекусить? — переполошилась Людмила Васильевна. — У меня все готово.

— Не успеем.

— Ах, как жаль. Котлеты домашние пропадут… Я их из говядины и свинины делаю, еще немного баранинки, белый хлеб, разумеется, лук, соль, черный перец, один перчик болгарский обязательно, тогда они помягче, но без чеснока: лук с чесноком не сочетаются…

— Разве? А аджепсандал?

— Это что такое?

— Это еда такая восточная: баклажаны, морковь, помидоры, перец тоже болгарский и лук с чесноком. Очень вкусно.

— Не знаю, никогда не пробовала, я вообще к восточной кухне равнодушна — слишком остро…

Надо будет как-нибудь приготовить… Ну, ехать так ехать.

В прихожей, в лифте и в машине до самой консерватории они, перебивая друг друга, весьма успешно продолжали развивать гастрономическую тему.

Мерин несколько раз нажимал кнопку звонка, за дверью слышались мелодичные трели, но никто не открывал. Он уже собрался уходить, когда из прихожей раздался басовитый женский голос: „Никого нет дома“. „Нюра“, — понял Мерин и вернулся к запертой двери.

— Откройте, пожалуйста, я к Марату Антоновичу.

— Нет его. Они спят.

— Дело в том, что мы договаривались, — соврал следователь, — он мне назначил.

— Вы кто? — после продолжительной паузы спросил бас.

— Я из следственного комитета органов внутренних дел, из отдела по раскрытию особо важных преступлений, — как можно подробнее отрекомендовался Мерин, — по вопросу произошедшей у вас кражи.

— Ну. И что?

— Хотел поговорить с кем-нибудь… Кто есть дома…

— Никого нет. Спят все.

— Как нет? — не сдавался Мерин. — А вы? Вы же дома?

— И меня нет.

— Ну как же так? Вы Нюра? Вас Нюрой зовут?..

— Ну.

Издалека донесся голос Марата Антоновича: „Нюра, кто там?“ Она недовольно проворчала:

„Никого нет, из комитета какого-то“. — „Какого комитета?“ — „Не знаю я“. — „Открой“. — „Надежда Антоновна не велела“. — „Открой, я сказал“. — „И врачи тоже“. — „Я тебе сейчас покажу „врачи“! Открывай сказано!“

Заскрипели замки, дверь приоткрылась сначала на цепочку, захлопнулась и опять открылась, образовав „негостеприимную“ щель.

Мерин протиснулся в прихожую, обогнул безразмерную Нюру, знакомым уже маршрутом проследовал в кабинет Твеленева — Марат Антонович в халате и тапочках полулежал на диване, и по тому, каким восторженным выкриком встретил его хозяин, и по тому, что представлял из себя письменный стол — книги, листы бумаги, тарелки с недоеденной закуской вперемешку с пустыми бутылками, он понял несвоевременность, если не бессмысленность, своего визита.

— Ура-а-а, дай, Джим, на счастье лапу мне! — закричал сын композитора пьяненьким голосом, протягивая Мерину руку. — Даже представить нельзя, насколько вы своевременны: вокруг — полный обскурантизм — мракобесие и непонимание моих интеллектуальных потребностей. Так жить нельзя! Такой хоккей нам не нужен! Руки прочь от Вьетнама! — Он весьма проворно для своего состояния перебрался за письменный стол, сдвинул в сторону находящиеся там предметы, расчистил перед собой плацдарм. — Наливай!

Мерин попробовал протестовать: мол, они заранее не сговаривались, его приход случаен — просто шел мимо, дай, думаю, зайду, накипело много вопросов, но Марат Антонович и слушать ничего не хотел.

— Не-не-не, все потом, охота пуще неволи, простота хуже воровства, унижение паче гордыни — наливай! — материя первична!

— Нет у меня, Марат Антонович, не принес я, честное слово — не принес, — ощупывая во внутреннем кармане бутылку коньяка и глядя в умоляющие глаза Твеленева, соврал Мерин, — да и, простите, что не в свое дело мешаюсь, хватит вам, по-моему, на сегодня, этак вы себя совсем погубите, Марат Антонович…

— У-у-у-у, и вы туда же, — горестно заукал тот, откидываясь в кресле, — никому не дано понять умирающего с Поволжья. Да что там „не дано“ — это бы полбеды — не хотят (!), вот в чем весь ужас. Сами себе только всему мерило: как мы, так и все вокруг, да? — ни на йоту в сторону: шаг влево, шаг вправо — расстрел. Так? Ну стреляйте, я всем мишень, все на мне меткость свою оттачивают, думал, хоть вы не стрелок, а вы… Ну стреляйте, да поскорей, чтобы не мучаться…