Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— Слушаю вас, деточка. Эка вы нетерпеливы. Но должен вас огорчить: свидание не состоится, ибо сексом я занимаюсь исключительно в позе подвешенного за ноги жеребца и боюсь, что она не покажется вам доступной. — И поскольку долго никто не отвечал, он спросил: — Вы меня слышите?

— Ты что, охренел? Какой жеребец подвешенный?

Трубка огненным всполохом полоснула писателя по щеке, он швырнул ее подальше от себя и она, стукнувшись о ковер, замерла на мгновение, закашляла и заговорила глухим мужским голосом: „Алло, алло, алло, Аммос, алло, ответь мне, Аммос…“

Аммос Федорович осторожно, двумя пальцами поднял ее с пола, опасаясь нового ожога, на расстоянии от уха послушал какое-то время, спросил робко:

— Кто это?

— Аммос, алло, ты слышишь меня, алло…

— Слышу. Кто вы?

— Это Аркадий, Аммос, алло…

Он узнал наконец голос Аркадия Заботкина, но на всякий случай спросил:

— Какой Аркадий?

— Да Заботкин, „какой“, Аркадий Заботкин. Что там у тебя? Тебя что там — за яйца подвесили?

Какой „жеребец“?

— Нет, нет, — поспешил успокоить его Аммос Федорович, — все в порядке. Я… я вас слушаю.

Он не помнил, чтобы они обращались друг к другу „ты“ — последний раз виделись очень давно.

— Ну смотри, а то сейчас у них это запросто: за ничто оторвут — не побрезгуют. Отдай все, что просят, здоровье дороже: они тебе еще самому пригодятся.

— Нет, нет, все хорошо, все на месте. Вы откуда?

— Я из Парижа, завтра вылетаю. Я что звоню: мне Федор твой позарез нужен, а он куда-то исчез, не могу отловить. Он где?

Аммос Федорович успел прийти в себя, заговорил спокойно:

— Аркадий, я неделю уже в Питере, где там кто из них — не знаю. Созвонимся утром, я „Стрелой“ буду, разберусь.

— Ты разбирайся там как хочешь, а сына найди. Повторяю: он мне позарез.

— Хорошо, хорошо, а что случил ось-то?

— Не по телефону.

— Даже так? Тогда утром…

Париж зазвучал короткими гудками.

Аммос Федорович положил трубку на рычаг. Интересное кино: так грубо этот твеленевский прихлебай никогда с ним не разговаривал. Что могло случиться и при чем здесь Федор? Что общего может быть у этого великовозрастного бездельника с его сыном?

Федора он воспитывал один, без матери, которая, восстановившись после родов, вернулась в свое модельное агентство, где до этого с пятнадцати лет — четыре года — преуспевала благодаря необыкновенной щедрости к ее фактуре природы-матушки, была отправлена с коллекцией каких-то сарафанов а-ля рюс во Францию и через неделю пребывания в мекке мировой моды предпочла подиуму постель известного парижского кутюрье. С тех пор Аммос Федорович получил от нее три письма: одно короткое с уведомлением о принятом решении, второе — года через два с просьбой об оформлении заочного развода и, наконец, год назад примерно — длинное, на нескольких листах убористым почерком, покаянное, где она делилась не покидавшим ее все это время — двадцать с лишним лет — беспокойством о сыне, о нем, ее Амоське-писаке, жаловалась на „поганых французишек“, на тоску по России, Москве, друзьям-подругам…

Поначалу управляться с младенцем Аммосу Федоровичу помогала его мать — нестарая еще тогда большевичка со стажем, а когда шестнадцать лет назад в доме появилась Лерик — вообще все замечательным образом устроилось: Лерик привязалась к Феде, умело его воспитывала, с удовольствием посещала школьные родительские собрания, наконец, с помощью своего отца без проблем определила в МГИМО, и когда после окончания института Федю — высоченного широкоплечего красавца, в мать статью — по распределению определили в Министерство иностранных дел и он стал „важной птицей“, между ними установились близкие дружеские отношения. Аммоса Федоровича это вполне устраивало, он был благодарен Л ерику, а то, что дружба эта иногда представлялась ему несколько даже преувеличенной — так он ругал себя за эти черные мысли, гнал их подальше, „бил себя по мозгам“.

Звонок из Парижа его озадачил: что с Федей и зачем он понадобился этому нахлебнику?

К клану Заботкиных Колчев относился сдержанно: Аркадия знал шапочно и недолюбливал, а его младшего брата Николая, которого никогда в глаза не видел, но с Лерикиной подачи был немало наслышан, успешно презирал заочно.

Какие общие дела могут быть у его сына с этими, прости господи, евреями — широких общечеловеческих взглядов писатель, он тем не менее с некоторым недоверием относился к отдельным представителям этой национальности. Когда и на какой дорожке смогли они пересечься с Федором? И главное, с какой целью?