Андрей Мягков - Скрипка Страдивари, или Возвращение Сивого Мерина

— И что — простите, я опять за свое, — Мерин и сам дивился своей наглости, — весь кагал был в тот день на даче или, может быть, кто-то отсутствовал?

— Какой кагал?

— Твеленевский.

Марат Антонович посмотрел на него, как на безнадежно больного, опорожнил очередной стаканчик, бутылку проверил на просвет, заметил грустно.

— Надо же, как быстро убывает. Ни одна жидкость на свете так быстро, как водка, не заканчивается. Не успеешь оглянуться… «Оглянуться не успеешь, как зима катит в глаза…». Как там дальше, не помните? «Нет уж дней тех светлых боле, где под каждым ей листом был готов и стол, и дом. Злой тоской удручена…» Вот и я, Всеволод Игоревич, нынче, похоже, этой самой тоской удручен: в чем вы меня все время подозреваете? При чем тут кагал?! Между прочим, у кагала этого самого — несколько значений, это не только шумная толпа, но еще и еврейское общинное самоуправление и еще община в Польше. Так я хочу понять — вас национальность моя интересует или…

— «Или», «или», Марат Антонович, именно «или». Национальность ваша мне известна, меня интересует исключительно твеленевская, как вы выразились, «толпа», которая «отмокала» с вами на даче. Последними, как мне удалось выяснить, из Москвы в Переделкино отбыли Надежда Антоновна с Аркадием Николаевичем, это было пятнадцатого сентября, в субботу. А кража датирована воскресеньем шестнадцатого, то есть на следующий день. Так вот, меня интересует — не отлучался ли кто-либо из домочадцев ваших в этот день из Переделкино…

Твеленев вдруг посуровел, отодвинул подальше от себя недопитую бутылку, как не имеющую к нему никакого отношения, мутные голубые глаза его налились сталью.

— Вы что же — всерьез меня подозреваете? А известно ли вам, милостивый государь, что девичья фамилия моей мамы, Ксении Никитичны, Бенуа, она дворянскую грамоту только после моего рождения в сорок третьем сожгла, боясь моего преследования, то есть я хочу сказать — за меня преследование… за мое… тьфу, черт, как сказать-ть? Ну вы поняли — чтобы меня большевики не преследовали…

— Марат Антонович, да что вы в самом деле, господь с вами, — Мерин выскочил из кресла, присел на корточки возле Твеленева, — никого я не подозреваю, даю вам честное слово. С вашими домочадцами я уже познакомился, и с Антоном, и с Тошкой Заботкиной, даже с Валерией Модестовной — прелестные все люди, смешно кого-то подозревать, просто у меня, поймите, профессия такая: всех тоскливейшим образом пытать-выспрашивать — вдруг какая малость да пригодится. Так что, если я спросил, не отлучался ли кто с дачи в то воскресенье — то отнюдь не из-за каких-то там подозрений — еще не хватало подозревать потерпевших. Просто подумал: а вдруг кому по своим делам в Москву понадобилось вернуться и, проезжая, допустим, по Тверской, довелось заметить нелогичность какую на дороге или там номер машины, из двора вашего выезжающей, — всякие чудеса на свете случаются, а мне бы это помощь неоценимая. Нет?

— Что «нет»? — Твеленев милостиво вернул бутылку на прежнее место, но наливать не стал.

— Я говорю — нет? Никто не отлучался?

— Плохой я вам помощник, Всеволод Игоревич, никуда не гожусь, потому как внимание свое направляю исключительно на то, чтобы рюмка всегда была наполнена, на прочие мелочи не размениваюсь. Родственничков по полгода не вижу, — без надобности, раз в месяц только к композитору этому, — он кивнул головой в сторону комнаты Антона Игоревича, — за зарплатой своей Герочку отошлю и назад в келью. Топливо за малое вознаграждение Турсоат доставляет.

— Турсоат — это?..

— Дворник наш, таджик или узбек, толковый малый: я ему по мобильному набираю, как в магазин заказов, что покупать он уже давно выучил, я только в зависимости от потребности количество называю, например: «Турсоат, три с половиной», он отвечает: «курдобэй», это по-ихнему, наверное, «понял», я не уточнял, курдобэй так курдобэй, какая разница, и можно на часы не смотреть — ровно через шесть минут звонок в дверь: несет мой улыбчивый Курдобэй три «столичных» и бутылку пива…

— А «зарплата»?

— Что «зарплата»?

— «Зарплата» — это что такое? Вы сказали — к отцу за зарплатой раз в месяц…

— А-а-а, зар-пла-а-а-та, — протянул Марат Игоревич, как бы вспомнив что-то давно забытое, — это сокращенное от «заработной платы». Я каждый месяц зарабатываю.

— Ухаживаете за отцом? — робко предположил Сева.

— Нет. Просто молчу. — И, заметив меринское изумление, пьяненько улыбнулся. — Что тут непонятного: молчу, как рыба об лед. Нравится вам такое выражение — «рыба об лед?» Мне очень. Молчу, а он мне за это денежки платит. Шестнадцать лет уже молчу, иначе его давно бы здесь не было: чертей бы в аду болезнями своими пугал. Это не шантаж, не подумайте, я не из-за денег пасть свою на замке держу. Это исполнение завещания — заговорить, только когда он подохнет, а Антон Игоревич, как назло, с этим не торопится, у других, недоживших, годы себе ворует. Но ничего, даст бог, дождусь — всему миру расскажу, чтоб под него там поленьев в костер подбрасывать не забывали. У меня и повесть документальная давно на выданьи — в сейфе часа своего дожидается — со всеми подробностями.