— Кто у тебя крыша?!
— Ленька, Пузырь, — заикаясь, выдавила.
— Где он?
— Не-не знаю. Нету его тута...
— Зови его срочно! Или пускай он за твои косяки отвечает, или я знаешь, че с вами сотворю?!
— Ладно тебе, — вновь подал голос Теща. — Она ж не нарочно. Ну, не доглядела...
— Я ее щас на фарш пущу, — кровожадно пообещал Хромой. — Вместе с хахалем. Чую я, он тут крыс разводит, а она из них пельмени мастрячит. Где у тебя крысоловка? — накинулся он на сожителя Любы.
Тот с испугу выронил молоток. Это еще больше распалило Хромого.
— Я в натуре щас сожгу эту тошниловку! — решил он.
Люба охнула и побледнела; ноги у нее подкашивались.
— Дай зажигалку! — потребовал Хромой у Тещи. — И бензин тащи!
— Не дам, — ответил Теща. — По понятиям нельзя двух барыг за одного таракана жечь. Пацаны не поймут. Выбирай кого-то одного: либо ее, либо мужа!
Люба издала сдавленный стон и оперлась на стену.
— Че ты вообще вызверился? — продолжал увещевать Теща. — Если им петуха пустить, менты набегут, облава начнется. Тебе это надо? Давай по-тихому все решим. Получим с них че-нибудь и пусть живут.
— Тащи бензин! — бушевал Хромой. — Я им устрою фейерверк!
Теща встал, с ленцой потянулся и подошел к прилавку.
— Сколько у тебя бабок? — ласково спросил он у Любы.
Та не могла говорить. Дрожащими руками она открыла кассу. Там было несколько мелких купюр и какая-то медь. Теща аккуратно выгреб деньги и подошел к холодильнику. Сожитель Любы кубарем откатился в сторону.
— Придется жратвой добирать, — посетовал Теща, открывая дверцу. — Так, что тут у нас? Аджика.
— Я им щас зад этой аджикой намажу! — пригрозил Хромой.
— Не надо им зад мазать, — снисходительно отозвался Теща. — Сметана. На хрен не нужна, скиснет по дороге. Тесто — тоже без надобности, че с ним делать? Сок яблочный...
— Сок бери! — велел Хромой.
— Сок берем, — покладисто повторил Теща. — Курага...
— Цепляй
— Пироги...
— Пирогов и тут полно. Эти возьмем. — ...икра кабачковая — сгодится. Тут еще слойки какие-то лежат. Надо, нет?
Я посмотрел на Быка, призывая его положить конец этой безобразной сцене. Но он уже и так поднимался, хмурясь и глядя себе под ноги.
— Закругляйся, — кратко велел он Теще. — Ехать пора.
— Один минут, — откликнулся Теща, выгребая содержимое холодильника. — Че развалился? — обратился он к Любиному партнеру, который не смел шевельнуться. — У меня ж не четыре руки. Помогай дотащить.
— Я сказал, закругляйся! — сердито повторил Бык. — И это... капусту ей верни.
Хромой хотел было возразить, но, взглянув в потемневшее лицо Быка, осекся.
— Повезло вам, — с сожалением буркнул он Любе и ее другу. — В другой раз один приеду — не отвертитесь. А икру кабачковую все равно бери, — прибавил он в сторону Тещи, — и сок тоже.
* * *
Вечером, одолев больше тысячи километров, мы добрались до Суздаля.
— Куда сворачивать, я уж и не помню, — бормотал Бык, вглядываясь в темную трассу. — Не разберешь тут.
— Если на Москву, то прямо, — ответил я. — Вон указатель.
— Да не в Москву, к отцу Клименту! Надо ж с ним повидаться. Он где-то тут окопался, недалеко. Вознесенка деревня называется. Я у него весной был, умучился искать. Он сперва в монастыре обитал, под Суздалем, как путевый. Мужской монастырь, солидный такой, даже для гостей домишки имеются, без удобств правда. Настоятели там и старцы. И дорога нормальная. С год он там покантовался, а после его каким-то ветром занесло в эту Вознесенку. И он там церковь нашел, старую. Еще до Рождества Христова ее строили, может такое быть, нет?
— Маловероятно, — ответил я, невольно улыбнувшись.
— Ну, я не очень в этом разбираюсь, — признался Бык, не смущаясь, — но церковь очень старинная, сразу видать. Вся разрушенная. Считай, ничего от нее не осталось. И вот он, короче, заходит в эту церковь, смотрит че-почем, и вдруг с потолка здоровенный шматок штукатурки как долбанется! Бах! Два сантиметра левее — и ему бы по тыкве! Повезло. Че ты смеешься, я те его слова передаю. Убить, может, и не убило бы, но дураком на всю жизнь мог остаться. Но самое стремное, что под этой штукатуркой картинка была. Фреска, а на ней Богородица. Видать, раньше, при царе, там все стены были этими фресками разрисованы, а при советской власти их известкой замазали, чтоб люди в Бога не верили. Ну, отец Климент просек поляну, сразу к настоятелю. Дескать, извиняй, папаша, мне знак был. Позвали меня, должен я эту церковь восстановить своими руками. А настоятель ихний, суровый такой дед, — видал я его, — не отпускает. Ты только пришел, а уже наружу просишься, пятое, десятое. Но отец Климент тоже упертый. Взял настоятеля, потом еще какого-то, который у монахов в большом авторитете, и привел их в эту церковь. Те фреску увидели — прибалдели. В натуре знак. Тут уж им деваться некуда, отпустили его, вроде как послух такой ему дали — храм восстанавливать. Так что он теперь в этой церкви, считай, на постоянку зачалился, а в монастырь на службы ходит. — Бык свернул на проселочную дорогу. — Он вообще конкретный пацан, отец Климент. Не любит разводить. У него или так, или так. А чтоб одно из двух — это он не признает. Его Хромой за то боится.
Читать дальше