Кирилл Шелестов: Побег

Ни одна из моих книг не предназначалась для печати. Года четыре назад у меня случился непредвиденный перерыв в делах, я искал, чем себя занять, и вдруг с удивлением обнаружил, что набрасываю какие-то заметки. Прежде чем я понял, что происходит, на свет появился «Укротитель кроликов», а следом за ним и «Пасьянс на красной масти».

Раньше я не писал романов. Эта новая и неподвластная мне потребность первое время заставляла меня нервничать и раздражаться, как дурная привычка, неизвестно откуда взявшаяся в зрелом возрасте. Все равно что начать часто моргать или, например, ломать пальцы.

Не имея представления о том, как поступать дальше со своими сочинениями, я отправил их приятелю, известному литератору, давно проживающему за границей. Вскоре он прислал мне длинное поучительное письмо, в котором авторитетно объяснял, что именно я хотел сказать этими произведениями и почему у меня ничего не получилось. Помню, как поразила меня глубина моих замыслов, и до сих пор жалею, что потерял первую часть его послания, которую вряд ли сумею передать собственными словами. Что касается другой, критической, то ее я, разумеется, сразу выбросил.

Приятель предложил опубликовать мои записки, при этом выразил готовность взять на себя хлопоты по их изданию. Я немедленно согласился, обрадовавшись тому, что разом избавляюсь от ненужных проблем. Как оказалось, это было непростительным легкомыслием. Настоящие проблемы поджидали меня впереди.

Вскоре после выхода книг в одной из губерний, где я бываю по делам, разразился страшный скандал. Губернатор, теперь уже, впрочем, бывший, и кучка приближенных к нему провинциальных олигархов вдруг нашли в моих персонажах сходство с собой, оскорбились и вскладчину объявили мне войну вплоть до полного моего истребления.

Мне незамедлительно был продемонстрирован уже знакомый зубодробительный набор, с помощью которого новая российская знать обычно выясняет между собой отношения. Вновь зазвучали набившие оскомину бандитские угрозы, последовали рейдерские налеты на бизнес, за ними — бесконечные суды, а чтобы я не скучал в перерывах, ко мне заглядывали бравые сотрудники всевозможных органов с ордерами на обыск. Обложенный со всех сторон, я отбивался, но больше как-то по привычке, без былой живости, словно целовался под аплодисменты гостей на собственной серебряной свадьбе. Эта война продолжалась полтора года, и, несмотря на значительный перевес в материальных силах, они ее не выиграли, а я не проиграл, хотя потери порой нес весьма чувствительные.

Но хуже было другое. Несколько добрых моих знакомых не на шутку на меня обиделись. Один и вовсе сообщил, что я сломал ему жизнь, разгласив его семейные тайны, после чего прекратил со мной всякое общение, включая обмен поздравительными открытками ко дню нефтяника. Я переживаю до сих пор, гадая, какую из описанных ситуаций он принял на свой счет.

Что было мне делать? Оправдываться за неуместный творческий порыв? Доказывать, что, рисуя собирательные образы, я не имел в виду никого в отдельности? А те, кого я нечаянно имел в виду, гораздо лучше в жизни, чем в моих книгах: выше ростом и голубее глазами?

Одним словом, я плюнул на все и написал четвертый роман. Вот он.

Выпуская его в печать, я считаю своим долгом:

1. Предупредить, что все события в моих сочинениях вымышлены, а совпадения случайны. Это относится и к героям, и к их именам, таким, например, как Борис Николаевич Ельцин, Борис Абрамович Березовский и т.д.

2. Попросить прощения у всех, кто, невзирая на данное предупреждение, с тупым упорством все-таки отыщет в себе черты того или иного персонажа. Люди вообще имеют между собой некоторое сходство: уних одинаковое число конечностей, они редко бывают умны, еще реже — смелы, а честными почти не бывают, во всяком случае в России. С этим я ничего не могу поделать, даже не стану пробовать.

3. Напомнить, что книги пишут не про вороватых губернаторов и не для развлечения полуграмотных российских миллионеров. Книги пишут про любовь, ненависть, верность, предательство. Да и пишутся они сами. Без всякой цели. Это как дышать.

Кирилл Шелестов

«Я вижу некий свет», — сказал я наконец.

«Иди ж, — он продолжал, — держись сего ты света;

Пусть будет он тебе единственная мета,

Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!» —