Кирилл Шелестов - Погоня

Как бывший офицер КГБ Лихачев знал: чтобы сломать противника, надо сбить его с толку, запутать. Не нужно врать напропалую, лучше держаться ближе к фактам, немного подгибая их в выгодную сторону: но главное — ничего не объяснять. Пусть сам гадает. Именно так Лихачев сейчас и поступал: нагнетал, говорил загадками, сваливал в одну кучу никак не связанные между собой события.

Храповицкий изо всех сил старался понять, где правда, а где вымысел, что происходит на самом деле. За интонацией генерала он следить не успевал, тем более что слова Лихачева подтверждали худшие опасения: Лисецкий его продал. Храповицкий пока еще не представлял всей картины, детали оставались неясны, но неприглядная суть проступала отчетливо.

Лихачев немного выждал.

— И знаете, что самое интересное, Владимир Леонидович? Что раньше я в Москву ездил начальство убеждать, — оно ведь у меня не больно смелое, начальство-то, — а теперь вдруг оно на меня давит. По два раза в день наверх докладываю, как следствие продвигается.

— Чего они хотят? — Храповицкий попытался спросить небрежно, но у него не получилось.

— Посадить вас, чего ж еще! Упечь требуют на всю катушку. Злятся, что время тяну, собирались даже своих следователей на подмогу прислать, еле отбился. Представляете?

— Тяжело вам, — криво улыбнулся Храповицкий.

— Да и вам нелегко, — отозвался Лихачев. — Друзья предали: Шишкин за границу сбежал, Крапивин пьянствует. Лисецкий с Либерманом какую-то комбинацию затеяли. Похоже, только двое и осталось: вы да я. Вот и давайте вместе думать.

Храповицкий медленно наклонил голову, соглашаясь думать вместе.

— Ваши предложения?

Лихачев взял лист бумаги и крупно написал на нем: 10. Это, вероятно, означало десять миллионов долларов. Храповицкий в сомнении потер подбородок.

— Высокие рубежи, — заметил он. — А что взамен?

— Деятельное раскаяние.

На лице Храповицкого отразилось разочарование.

— Нет, — проговорил он. — Не серьезно. Не пойдет.

Лихачев был уверен, что Храповицкий начнет с отказа.

Он и не готовился к легкой победе. Предложение о добровольном раскаянии Лихачев уже делал в самом начале их войны. Тогда оно не сопровождалось дополнительными финансовыми требованиями, но все равно было отвергнуто Храповицким. Однако обстоятельства с тех пор сильно изменились. Генерал рассчитывал, что здравый смысл Храповицкого возьмет верх над эмоциями.

— Выберем из вашего дела какой-нибудь один эпизод, — принялся уговаривать он. — Не самый значительный.

Миллионов на пять долларов. Я даже готов этого вашего Немтышкина к совместной работе привлечь, чтоб уж все между нами по-честному было. Пусть обвинительное заключение изучит и Тухватуллину поможет постановление набросать. Как только они вдвоем все утрясут, концы подчистят, вы подписываете документы... да подождите, Владимир Леонидович, не машите руками! Дослушайте меня. Вы подписываете постановление и обещаете компенсировать ущерб государству. А все остальные ваши грехи мы того... — Лихачев сделал движение руками, будто рвал бумаги. — ...Раз и навсегда. Короче, я помогу вам, а вы поможете мне.

— Десять миллионов, — ткнул пальцами в листок с цифрами Храповицкий. — За деятельное раскаяние? — Он укоризненно покачал головой. — Бога побойтесь!

— Это вы Бога побойтесь, — возразил Лихачев серьезно. — Я ведь на огромный риск иду. Сами понимаете, как на это начальство посмотрит. С работы вылететь могу. Запросто!

— Но ведь мне еще придется договариваться с другими людьми, с теми, кто вам сейчас команды отдает. А у них запросы ой-ой!

— Придется, — согласился Лихачев. — Если собираетесь в России дальше работать, то мимо них не проскочишь. Только одно дело отсюда договариваться. А другое — оттуда, с воли. — И он кивнул головой на окно. — Речь ведь о вашей свободе идет...

В этом Лихачев был прав: свобода была бесценна. Все, что мог сделать в камере Храповицкий, — это объявить голодовку, да разве что вскрыться, как Мишаня. За решеткой он был беспомощен, здесь его мог пнуть даже Обрубок. Зато на воле он сумел бы мобилизовать финансовые ресурсы, надавить на административные рычаги, перестроиться, найти новых людей и новые решения. Война и дипломатия были его стихией, но только не тюрьма.

Лихачев, не подавая виду, цепко наблюдал за его реакцией. То, что творилось сейчас в душе Храповицкого, в целом было ему понятно. Между прочим, в желании Храповицкого его, Лихачева, укокошить, он ни секунды не сомневался. Негодяи, подобные Храповицкому, попав за решетку, тут же принимались вынашивать планы мести, которыми порой неосторожно делились с сокамерниками. Но, выйдя на свободу, никогда не пытались воплотить их в жизнь, более того, устанавливали с генералом дружеские отношения и даже обращались к нему с просьбами о помощи, и Лихачев им помогал, разумеется, не бесплатно. Таких, прирученных им хищников, он считал чем-то вроде своей клиентуры.