Андрей Курков - Последняя любовь президента

Но перед тем как сказать, она насыпала в тарелки гречневой каши, а сверху на кашу выложила кривые палочки бефстроганова и полила все это соусом.

– Ты понимаешь, они не собирались возвращаться, – заговорила она, протягивая мне мельхиоровую вилку из набора, который использовался раньше, только когда приходили гости. – Сегодня они там переночуют, а завтра она на время съедет к подруге.

– Кто съедет? – попытался уточнить я. – Они обе или кто?

– Лариса Вадимовна съедет, а Мира останется.

– А я?

Мама тяжело вздохнула, поела немного гречки с мясом. Опять подняла на меня глаза:

– Тебе надо будет расписаться с Мирой.

– Что?

– Фиктивно! Я тебя не прошу с ней спать! Ты уже взрослый, сам все решишь. Но надо их прописать, а иначе никак не получится. Смотри, только не перебивай! Ты расписываешься с ней, прописываешь ее и ее маму. Автоматически вы становитесь на городскую кварточередь, а одновременно Лариса Вадимовна и я ищем пути ускорить процесс. Понятно? Подумай сам – без прописки их на работу не возьмут, а денег у них нет!

– Мама, а если я решу на ком-нибудь другом жениться?

– Другая женитьба может обождать. Объяснишь, что это для дела. Как только пропишешь их, можешь оформлять развод и жениться по-настоящему.

Я смотрел на нее и пытался понять: чем могла Мирина мама победить боевой настрой моей матери? Какое оружие она применила?

– А вдруг тебе с Мирой понравится? – прошептала мама заговорщицки. – Ты ведь сам себя не знаешь! А с евреями не пропадешь! И дети у них красивые.

Я хотел было сказать ей, что и Миру знаю, как свои пять пальцев, и себя самого. Но не такой уж я глупый, чтобы спорить с матерью. Хочешь думать, что я все еще маленький и нуждаюсь в советах? Думай! На здоровье!

– Кстати, я пообещала Ларисе Вадимовне, – лицо мамы опять оживилось новой мыслью, – что ты нас в субботу отвезешь на могилу Давида Исааковича. Они хотели на памятник посмотреть.

– Хорошо, – кивнул я. – Только он не на кладбище похоронен.

– А где?

– В лесопарковой зоне. Он так просил.

– А ты оградку вокруг могилки поставил?

– Нет.

– Надо бы.

– Раз они вернулись, они и поставят, – сказал я и зевнул.

Киев. 26 декабря 2004 года.

Утро начинается с подписывания новогодних открыток. Тексты впечатаны, главное поставить живую, «мокрую» подпись. А пальцам уже надоело держать тяжелый «паркер». Вот бы взять дешевую и легкую шариковую ручку! Но нельзя. Не поймут. Здесь другой стиль, другие ручки.

– Сергей Павлович! Кофе! – ласково выговаривает Нилочка, аккуратно выставляя мой допинг на стол.

После нескольких глотков я заряжаюсь новой бодростью и подпись моя становится аккуратнее, ее никуда не заносит.

Еще двадцать открыток, и следующая порция кофе. Одной чашечки хватит. Теперь посмотрю в окно. Сосредоточусь и напишу письмо братцу Диме. Пора ставить его перед фактом возвращения на родину. Тем более, что большая часть оставшихся денег уйдет на медицину, на продолжение моего славного рода.

«Дорогой Дима, – вывожу я «паркером» и тут же ощущаю дискомфорт, несоответствие ручки и написанных ею слов. Достаю, наконец, шариковую и ею продолжаю: – К сожалению, финансовая ситуация приближает необходимость твоего возвращения. По моим приблизительным подсчетам, наших со Светланой денег хватит вам до конца февраля. Так что настраивайся на спокойную жизнь здесь, в Киеве. Мама ждет и тебя, и всю твою семью. Билеты я вам забронирую сразу после Нового года. Новый год, я надеюсь, вы встретите хорошо. Для нас этот праздник будет грустным. Светлана до сих пор не отошла от потери детей, и иногда мне с ней трудно. Но, к счастью, появилась новая надежда.

В аэропорту я вас встречу как полагается. Когда будешь собирать вещи, не забудь взять у профессора копии всех твоих медицинских бумаг. Обнимаю, твой брат Сережа».

Письмо получилось куцее, и я для солидности вложил в конверт и двойную новогоднюю открытку, поставив под типовым впечатанным текстом свою подпись.

– Нилочка, отправь письмо вместе с открытками, – попросил я своего кабинетного ангела-хранителя.

– Конечно, – улыбнулась она.

Карпаты. Январь 2016 года.

Сердцу не прикажешь. Я сидел за столом, отложив распечатки новостей, и думал о Майе. Я думал о Майе как о последней женщине в моей жизни, о последней и ничем, кроме сердца своего покойного мужа, со мною не связанной. Каждая женщина в моей жизни была сложнее и отдаленнее от меня, чем предыдущая. Нет, сначала, в юности, мои женщины были моими или их собственными ошибками. Начиная со Светки, лицо которой я давно забыл. Помню только свадьбу по беременности и развод по согласию. Потом, как мне кажется, я чему-то учился. Учился у жизни. Становился требовательнее к жизни и женщинам. И разрешал им быть требовательнее к себе. До поры до времени, конечно.