Андрей Курков - Последняя любовь президента

– Все на хер! – весело выкрикивает Жора, расхаживая бодрым возбужденным шагом по залу клуба-ресторана. – Послезавтра придут новые владельцы! А нам, молодым, пора идти дальше!

Я смотрю на него и пытаюсь понять: что он вкладывает в понятие «молодой»? Этот пятидесятилетний с седыми висками, с двойным подбородком, доставшимися в наследство от бурной комсомольской юности, дряблыми щеками, что особенно заметно, когда он, выбритый до состояния только что отлакированного паркета, наклоняется? Кто здесь «молодой»? Ну я еще могу считать себя молодым. Да и считаю. Но молча. Потому что это качество преходящее, в отличие от, скажем, смекалки, ума, образования, пусть даже и незаконченного заочного высшего.

– Слушай, – останавливаю я Жору Степановича.

Он тормозит свой разгоряченный взгляд на моем лице.

– Нехорошо, – говорит он. – Все-таки я старше тебя лет на пятнадцать – двадцать, я.

Он подыскивает слова, чтобы подчеркнуть разницу между своим статусом и моим. Только ведь нет у меня статуса. Зато я на самом деле «молодой».

– Ты хоть иногда называй меня по имени-отчеству, – говорит он. – При посторонних обязательно!

– Хорошо, Жора Степанович, – усмехаюсь я.

У меня игривое настроение. Я легко прощаюсь с этим клубом-рестораном. Я вообще легко прощаюсь со страницами своей биографии. Особенно, если они ничего ценного в нее, мою биографию, не привнесли.

Жора подходит к холодильнику. Лениво открывает и заглядывает внутрь.

– О! – восклицает он.

Я тоже заглядываю туда через его плечо. И вижу массу еды. И знаю, что в морозильной части еще есть пара килограммов филе ягненка, и цыплята, и рыба.

А Жора Сепанович застыл, думает. Я знаю, о чем он думает. Ему жалко, что вся эта снедь пройдет «мимо праздника». И еще я знаю, что и его комсомольские праздники с девочками и кострами, с ночлегами в «санаториях выходного дня» тоже уже закончились. И не повторятся в своей первозданной легкости и красе. Все будет по-другому. И я пытаюсь представить себе, как веселятся обрюзгшие, усталые, постаревшие комсомольцы. Какие девочки к ним приходят? Тоже постаревшие? Нет, вряд ли. Постаревших они не позовут. А новые красавицы не будут такими легкими и задорными, как до революции-невидимки 1991 года.

– Георгий Степанович! – окликаю я его.

Он удивленно оглядывается.

– А можно я с этими продуктами маленький праздник организую. Для своей семьи. Мы тут все и приготовим, и уберем сами. Ну что-то вроде премии за хорошую службу.

– Кому? Тебе премию? – ехидно спрашивает он, но выражение его лица внезапно меняется. Он что-то прикидывает, задумчиво забрасывая взгляд на потолок, на пыльные плафоны светильников. – А чего? – вдруг пожимает плечами. – Давай, чтобы завтра все сожрал! Я тоже, может, подойду. Сам готовить будешь?

– Вместе с мамой, – говорю я, представляя, как обрадуется мать такому предложению. Как раз в стиле ее практичного подхода к жизни. Ведь цена еды не входит в стоимость холодильника!

Киев. Ноябрь 2004 года.

Уже третий раз, специально приходя попозже с работы домой, я застаю одну и ту же картину. За столом в гостиной сидят Светлана и Жанна. Пьют чай с коньяком. Молчат. Я здороваюсь и ухожу в свой кабинет. Садиться к ним за стол не хочется. Помолчать я могу и сам. В кабинете я сразу по возвращении из Цюриха оборудовал себе временную спальню. Тут у меня диванчик справа от письменного стола и напротив книжного шкафа. Я завариваю себе мятный чай – и чего это ко мне привязался этот мятный аромат?

Сажусь за свой стол, вытаскиваю из портфеля принесенные с работы бумаги и лениво просматриваю их. Но внимание мое не задерживается на этих рабочих записках. Внимание мое где-то там – между кабинетом и столом в гостиной, где-то в коридоре, по которому надо пройти, чтобы попасть из гостиной сюда. Дверь в кабинет я оставил приоткрытой. Вчера и позавчера, когда я ходил в ванную чистить зубы и умываться перед сном, Светлана и Жанна все еще сидели за столом в гостиной и обе плакали.

В первый вечер я остановился на мгновение возле Жанны и принюхался. Меня вдруг удивило отсутствие в воздухе запаха ее излюбленных духов. Воздух был стерилен, он не имел никакого запаха, и я, пожав плечами, в недоумении ушел на кухню. И вот уже третий вечер Жанна сидит у нас. И третий вечер от нее не исходит тот, знакомый мне, провоцирующий внимание аромат. Может, у нее просто кончились духи?

Около одиннадцати я чувствую усталость. Пора спать. За окном мерзкая осенняя изморось и холод. Я, наверное, только двадцать секунд пробыл вечером на улице – пока выходил из машины и заходил в парадное, – но эта неприятная погода словно сразила меня наповал. Кожей я ощутил холодную болотную влажность. Хоть бы быстрее зима, подумал я.