Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Абсолютно никаких?

— Найдена его машина.

— Где?..

— В переулке возле проспекта Мира.

— Где живет Вика?

— Неподалеку. В машине так же ничего подозрительного… кроме странного, конечно, отсутствия хозяина. Пустые чемоданы и сумка…

— Он отвозил…

— Знаю. Воротынцев подсказал. Наш сотрудник уже побывал в крематории и на кладбище. Свой долг перед умершей Донцов исполнил. В машине установлены отпечатки пальцев его самого и компаньона.

— А вам не показалось странным, что машину нашли неподалеку…

— Показалось. Однако допрос Воротынцева пока ничего не дал: он утверждает, что вчера своего шефа не видел.

— Так что — бегство?

— Непохоже. Следов борьбы в машине не обнаружено. Впечатление, будто вышел на минутку, оставив ключи в зажигании. В «бардачке» документы — водительские права и паспорт, — а также бумажник с деньгами.

— Вот это уж так странно!

— Да.

— Алиби есть у Викентия?

— Нет у обоих. У Воротынцева с трех часов вчерашнего дня.

Был на кладбище и дома, один. У Жемчугова — до шести вечера. В шесть прибыл в театр.

— Вы их задержали?

— У меня для этого нет оснований.

— Опять основания!

— Александр Федорович, вы можете давать волю любым фантазиям. А мы не частная лавочка — учреждение государственное. Если будут какие-то новости, немедленно звоните. Запишите, на всякий случай, мой домашний телефон.

«Частная лавочка»… я забыл спросить адрес «Харона». Перезвонил. Занято. А, не до «Харона»!.. Я не могу дожидаться никаких новостей в этом хаосе тьмы и загадок. Почему они, имеющие власть, действуют так нерешительно! Невооруженным взглядом прослеживается связь преступлений, целой цепи преступлений. Что-то знала Печерская — и погибла. Что-то узнала Люба — и погибла. О чем-то догадался Владимир — и… О чем? Что? Ведь я знаю! Чувствую, что знаю — но почему-то боюсь осознать ясно и трезво. Кто он, черт возьми!

Я вышел в сад. Райские птицы не летали, шел мелкий нудный дождь, уничтожая кольца снежного праха под яблонями, мешая их с прахом земным. «Остави мертвых погребсти своя мертвецы». Не получается. Милый сад. Страшный сад, где меж деревьями тени, тайны, смерть. Не могу больше здесь оставаться и ждать.

Саня оделся и поехал на кладбище. Влажный день клонился к вечеру, дождь иссяк, поднялся ветер, небо забурлило каскадами туч и багряных просветов. Прошел мимо коробки крематория, по дорожке, к стене. Навестить Любу. Сначала поглядел в прозрачные глаза, словно поздоровался со старым знакомым — профессором. Вот она. Муж действительно успел исполнить последний долг: 1.VI. 1964 г. — 18.Х.1989 г. Полочка, гипсовая имитация урны, фотография. Цветная. (Глаза резанула неуместная яркость красок, хотелось траурно-белой печальной нежности). А может быть, и правильно, что она останется здесь такой, какой была: сине-зеленые глаза, алые губы, страстное лицо… Одинокий луч вырвался из небесного нагромождения, заиграл на чертах незабвенных, словно оживляя… сейчас заговорит, скажет, разгадает загадку… Вдруг все заслонило то, другое лицо на лиловой обивке кресла — лицо в последнем содроганье. Саня чуть не закричал от ужаса, подошел, пошатываясь, к бетонной скамейке, рухнул совсем без сил. «Бархатно-черная… Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Я отворил дверь, Анатоль прошмыгнул в комнату, предварительно со мною церемонно раскланявшись. Вот и ключ к разгадке… Что я плету! Разгадка — в лице мертвой, а это всего лишь штрих, один из мельчайших многозначительных штришков, заполняющих просветы в цепи доказательств, образующих картину цельную, живую, кричащую от ужаса и боли. «Мужчина в сером плаще в тумане» — ну конечно, все сходится, подкрепляется неизменными моими ощущениями, внутренним потоком сознания, вырывающимся наконец из потемок. Тетя Май: «Во всем должен быть порядок» — еще один штрих. И еще — это уже я: «После пяти буду на кафедре, профессор». Голос из сада: «Демоны погребения!»

Надо действовать немедленно, иначе убийца опять опередит меня («Убийца!» — утверждаю я и буду стоять на своем). Опередит? Наверняка уже опередил, а ты сидишь и предаешься отчаянию. На это тебе хватит лет и лет — не забыть никогда, оплакивать свою любовь на чистейшем, белейшем снегу Покрова.

Робкий луч давно исчез, бетонную стенку с урнами заволокла предвечерняя мгла… нет, туман. Начинался туман. Саня почти бежал по улице странно незнакомой, окружающая действительность, мир в целом казался гротескным, перевернутым, опрокинутым в свете того исчезнувшего луча, осветившего «все и вся» под другим углом. И ничего уже не мог скрыть туман. Наконец нашел телефон-автомат.