Мария Брикер - Босиком по снегу

— Господи! Так что же, она нам все наврала? — потрясенно сказала Ирина. — Вот стерва! Но зачем она это делала?

— Вот и я очень сильно удивился, когда в поликлинике по месту прописки Лемешевой мне сообщили, что Наталья Вениаминовна у них не наблюдается, и направили меня в ожоговый центр. Я поехал туда, чтобы проверить у лечащего врача Лемешевой один волнующий меня вопрос, заодно и поинтересоваться — не направляла ли она свою пациентку в какой-нибудь санаторий, чтобы поправить здоровье? Врачиха так испугалась, когда я продемонстрировал ей свое удостоверение, что чуть не упала в обморок. Я решил сыграть на испуге врача и раскрутить ее. Она раскололась сразу. Дело в том, что Наталья Лемешева во время пожара почти не пострадала! Я подозревал это, и мои подозрения подтвердились.

— Старая идиотка! Дура! Дура безмозглая! — зло взвизгнула Наталья Лемешева, отлепилась от стены, нервно прошлась по кабинету, сжав руки в кулаки, и уселась на стул, демонстративно закинув ногу на ногу. Глаза ее лихорадочно блестели, воспаленное от постоянного ношения маски лицо покрылось малиновыми пятнами — Лемешева была зла на весь мир и готова разорвать любого, кто подвернется ей под руку. «А она и без маски безобразна», — подумал Анин, глядя на ее перекошенное лицо и узкие, плотно сжатые губы. Странно, ведь мгновенье назад Лемешева показалась ему достаточно привлекательной женщиной. Поразительно, как негативные эмоции могут изуродовать внешность человека!

— Вы хотите сказать, что Лемешева приплачивала доктору за липовые справки, чтобы иметь возможность получать бесплатные путевки в санатории? — спросил Разумовский.

— Если бы было все так просто, Рафаэль Абрамович, то я бы не сидел сейчас в вашем кабинете. Однако доля истины в ваших словах есть. Наталья Лемешева действительно купила у врача липовую справку о страшных ожогах лица. Справка легла на стол следователя, расследующего смерть ребенка во время пожара, и Лемешева сделала это, чтобы отвести от себя подозрение в поджоге. Сядьте, Ирина! И вы, Рафаэль Абрамович, тоже успокойтесь! Самосуда мне только не хватало! — прикрикнул Анин, заметив, что медсестра стала медленно приподниматься со стула со зверским выражением лица, а Разумовский снял с носа очки и, по всей вероятности, готовился присоединиться к Ирине. Ирина вздрогнула, смутилась и села на место. Разумовский тоже смешался, трясущейся рукой достал из кармана носовой платок, больше похожий на наволочку, протер очки и вновь водрузил их на нос.

— Зачем? — однозначно спросил Евгений Павлович, самый сдержанный из всех.

— Вы слышали, Наталья Вениаминовна, — обратился к Лемешевой Анин. — Евгений Павлович интересуется, зачем вам понадобилось устраивать поджег в детском доме?

— Да пошли вы все! Я не собираюсь оправдываться перед вами, и вы ничего не докажите! Слышите! Ничего. Дело закрыто!

— А перед нами и не нужно оправдываться, никто вас не просит. Вам перед Богом оправдываться придется. На вашей совести — смерть невинного ребенка и еще одна поломанная жизнь.

— Все вышло случайно! Случайно, понимаете? Я не хотела жертв, не хотела, чтобы кто-то пострадал, ведь я сама считала себя жертвой. Я только хотела… — Лемешева замолчала, нервно потерла виски и отвернулась к окну. Говорить что-либо еще она не намеревалась.

— Вы только хотели оформить опеку над Юлией Качалиной так, чтобы об этом никто не узнал, заменив ее документы на другие. К этому моменту вы уже выставили вашу квартиру на продажу, чтобы скрыться в неизвестным направлении, а потом планировали шантажировать Нину Лацис всю жизнь. Таков был ваш план.

— Эта сука разрушила мою жизнь, — тихо отозвалась Лемешева. — Сначала я решила просто поменять фотографии девочек, чтобы запутать следы. Но они не отклеивались от дел, и я стала жечь документы, устроив импровизированный пожар в кабинете. В тот момент я плохо соображала — выпила для храбрости, много выпила. Огонь стал быстро распространяться, заполыхали занавески, деревянные перекрытия… Дети стали распахивать окна, что категорически нельзя было делать, кислород только усиливал пламя — началась суматоха. Дальнейшее я помню с трудом. Детская группа, две девочки сидят, забившись в угол, одна из них — Юля Качалина, другая — рыжеволосая Лариса Головина, все вокруг полыхает… я успеваю подхватить Юлю на руки, падает перекрытие, Лариса погибает у меня на глазах. Выбегаю на улицу, «скорая», пожарные, кое-кто из персонала… Передаю кому-то девочку и говорю отчетливо, что есть жертвы, погибла одна девочка из младшей группы — Юлия Качалина. А в детском доме как раз имелся недобор персонала, одна глухая нянька на пять групп, воспитателей не хватает, дети только на днях поступили, так что ни у кого не возникло сомнений в моих словах. А дальше — больница, мое лицо в бинтах, я действительно его опалила, но не сильно. Эта тварь приходит ко мне, спрашивает о вещах девочки, а я радуюсь, глядя на нее, потому что именно она меня оставила ни с чем. В больнице я пролежала недолго, чувствовала себя великолепно, но все же какое-то время мне пришлось ходить в бинтах. Все сочувственно вздыхали, глядя на меня. Я восстановила документы девочек. Хотела сначала оформить Юлю, как Ларису Головину, но у Ларисы была жива мать, пришлось записать ее, как Алину. А потом пришла повестка из прокуратуры, повязки с лица к этому моменту пришлось снять, я испугалась и подстраховалась. Это было несложно: моя мать работала гримером в театре. После визита в прокуратуру меня больше никто не беспокоил. Следователю стало плохо от моего вида, и он быстро отправил меня домой. Дело закрыли. Я оформила опеку над Алиной, то есть над Юлией Качалиной, продала квартиру и поселилась в деревне, опасаясь, что кто-нибудь из знакомых встретится мне на улице и придется объяснять ему, каким образом с моего лица исчезли ужасные следы от ожогов. Но и в деревне я не могла успокоиться. У меня началась самая настоящая паранойя, мне казалось, что за мной следят. Старалась не выходить на улицу, а если выходила, то надевала маску. Боялась людей, и девочка, погибшая девочка, стала являться мне во сне. Она винила меня в своей смерти, и я стала искать себе оправдание.