Мария Брикер - Босиком по снегу

— Умер?! — воскликнула Сашенька.

— Да нет. Оклемался спустя полгода, только немного того, глазом одним в сторону носа косить стал.

— И что?

— Да ничего. Глазом-то косил, а колхозные корма еще пуще воровать начал.

— А что с мужем вашим стало? — с интересом спросила Сашенька и закашлялась.

— Посадили моего муженька-то, так в лагере и сгинул, — печально вздохнула бабка и, зачерпнув ложкой варенье, отправила его в рот. Потом внимательно посмотрела на Сашеньку и качнула головой. — Кашляешь больно ты погано. Не занедужила ли? И вона, румянец на щеках хворый.

— Все нормально, бабуль. Горло только немного болит. А кашель у меня постоянно, я уже и внимания на него не обращаю.

— Ладно, тогда чай допивай и спать ложись, поздно уже. Адресок-то мне Алинкина матушка оставила свой на всякий случай. Так вот, кажись, этот случай и наступил. Подержу я пока француза у себя, а ты с утра к ним поедешь. Расскажешь все, обсудишь с матушкой, а опосля вместе и порешим, что с этим иродом делать. Ишь ты, и не скажешь про него, что столько людей загубил!

— Баба Клава, а почему ты опять замуж не вышла? — спросила Сашенька и зевнула.

— Так у нас в деревне после войны в живых из мужиков только Петька-тракторист и остался — его из-за косоглазия на фронт не…

— Тихо, баба Клава, — прижала палец ко рту Сашенька. — Во дворе кто-то ходит, снег скрипит!

За окном промелькнула чья-то тень, скрипнула ступенька крылечка, и все стихло.

— Свят, свят, свят, — перекрестилась бабка. — Поздновато для гостей-то. За два часа ночи перевалило.

— Ой, бабушка, это, наверное, друг мой меня ищет. Мы договорились у Алины встретиться, но ее-то нет, — обрадовалась Сашенька и бросилась к входу, но…

— Откройте! — послышалось из-за двери, и Сашенька остолбенела и растерянно посмотрела на бабку Клаву.

Бабка Клава пришла в себя первой, проворно вскочила со стула, сдернула с кровати покрывало, набросила его на тело Крюгера, кинула на него еще пару подушек, тихо дала Сашеньке указание, чтобы та опять залезла под кровать и, ворча себе под нос ругательства, поковыляла в сени. Скрипнула входная дверь, и до Сашенькиного уха долетел ласковый голос бабки Клавы.

— Зачем пожаловал, мил человек? — спросила она, затем что-то хлопнуло, что-то рухнуло в снег — и все стихло.

— Бабушка, — прошептала Сашенька и прижала ладошку ко рту, чтобы не закричать, из глаз ее потекли слезы, тело задрожало, как в лихорадке…

— Сашка, вылазь из-под кровати и иди подсоби, — раздался скрипучий голос из сеней.

Саша выползла из своего убежища, бросилась на зов и, растеряв по дороги тапки, босая вылетела на улицу. Бабка Клава стояла на нижней ступеньке и элегантно размахивала своей чугунной сковородкой. На снегу, раскинув руки в разные стороны, лежал какой-то мужчина и не подавал признаков жизни.

Они втащили незнакомца в дом, и тут у Сашеньки сдали нервы. Несмотря на уговоры бабки Клавы дождаться утра, девушка выпросила у старухи адрес Алины и ее матери и отправилась на станцию. Ехать предстояло далеко, электрика в нужном направлении должна была проследовать только рано утром, но Сашенька не собиралась ждать: денег у нее было достаточно, чтобы взять такси или попутку. Она миновала деревню, перешла железнодорожные пути, вышла на площадь, растеряно огляделась и, к своему ужасу, поняла — как была не права. Вокзальная площадь была пустынна: ни одной машины, ни одного человека — только она, ее тень на льду замершей лужицы, грязновато-желтый отблеск фонарей на снегу и — тишина… От этой тишины заложило уши, стало нечем дышать, она громко закашлялась и вздрогнула, испугавшись собственного кашля. Больно царапнуло легкие, заболела голова, по телу пробежала волна озноба, навалилась слабость, во рту пересохло. Пошатываясь, она добрела до облезлого домика билетной кассы с решетчатыми окошками и постучалась в украшенное морозными узорами стекло. Ей никто не ответил, вероятно, кассирша, воспользовавшись долгим перерывом в расписании между электричками, уехала домой, спать. Сашеньке тоже захотелось спать, сон наваливался на нее, накатывал тяжелыми волнами, и у девушки стали слипаться глаза. Но она знала, что спать на морозе нельзя — можно уснуть и не проснуться. Мороз щекотал щеки и ноздри, она окоченела и, чтобы хоть как-то согреться и дотянуть до утра, растерла себе снегом лицо и руки. Снег, как раскаленный уголь, обжег нежную кожу, на минуту ей стало жарко и душно, она даже распахнула полушубок, но вновь стало зябко и очень больно в груди. Мысли как-то странно перемешались в голове, запутались, боль в груди и голове нарастала, спать хотелось все сильнее.