Жозеф Кессель - Лев

Жаркое солнце уже поработало над удивительным сооружением на вершине холма. Стенки его высохли. И сводчатая кровля тоже. И даже запах, словно поглощенный зноем, стал довольно терпимым. Теперь манийятта походила на замкнутый вкруговую туннель, разделенный перегородками на одинаковые ячейки с выходами внутрь кольца.

В такой ячейке Буллит и нашел старика Ол'Калу, простертого на земле. Одна из многочисленных ран, нанесенных ему пятьдесят лет назад львиными когтями, снова открылась: когда он месил коровий навоз и размазывал его по стенкам манийятты. Едва увидев хозяина заповедника, старый вождь племени масаев поднялся, обернув живот окровавленной тряпкой. Сделал он это не ради Буллита, а из уважения к самому себе.

Сводчатый потолок был таким низким, что даже человеку среднего роста приходилось пригибать голову. Ол'Калу и Буллит, одинаково высокие, вынуждены были говорить здесь — на суахили, — согнувшись в три погибели. Оба не выдержали и вышли наружу.

Я остался один, чтобы проникнуться наготой этого укрытия.

Там не было ничего. Ни одного предмета, необходимого человеку. Не было даже очага. И ни единой вещи, — хотя бы скромнейшей циновки, самой ветхой сумы, ни примитивнейшей утвари для приготовления пищи. Ничего.

Снаружи, на овальной площадке, окруженной манийяттой, масаи толпились вокруг Буллита и Ол'Калу, поддерживая своего старого вождя, который говорил, тяжело опираясь на копье.

— Он поедет с нами на пастбище, — перевел мне Буллит. — Он знает, что мораны, проходя по территории вакамба по дороге к заповеднику, действительно увели несколько коров. Но сколько и каких, он не удосужился спросить. Это дело моранов.

«Лендровер» Буллита быстро доставил нас на пастбище, где жалкий скот отыскивал себе пропитание среди колючей и сухой травы.

Ориунга и два его товарища, сидя на корточках в тени маленькой, но развесистой акации, следили за стадом. Их копья были воткнуты в землю рядом с каждым.

Ни один из них не поднялся при нашем появлении. Ни одна голова, увенчанная шлемом из волос и красной глины, не соизволила даже шелохнуться, когда вакамба с воплями бросились к двум коровам, которые паслись неподалеку.

Ол'Калу о чем-то спросил Ориунгу.

Моран небрежно качнул головой в знак отрицания.

— Черт побери! — вскричал Буллит. — Нахальный ублюдок! — От гнева кровь прилила к его массивному лицу. — Он говорит, что не крал этих двух коров. Черт побери! Первый раз в жизни вижу масая, который врет.

Но Ориунга лениво обронил еще несколько слов со своих презрительных губ. Ол'Калу, перевел их Буллиту, и Буллит машинально присвистнул. С оттенком уважения он проворчал:

— Нахальный ублюдок! Неправда, говорит он, что они украли двух коров. На самом деле они украли трех!

Последняя из угнанных у вакамба коров паслась за кустами. Ее присоединили к двум первым. После проклятий, угроз и насмешек по адресу масаев Кихоро и его соплеменники повели трех коров за собой. Рейнджеры их охраняли.

Ориунга по-прежнему сидел на корточках, полузакрыв глаза, на лице его выражалось полнейшее безразличие.

Но когда двое вакамба со своим скотом и рейнджеры уже удалились с пастбища, моран внезапно вскочил и вырвал копье из земли. Великолепное тело распрямилось, как пружина, движения его были так стремительны и гармоничны, что казалось, будто заостренный с двух концов металлический стержень сам по себе выскочил из земли, очутился в руке морана и сам, вибрируя, взвился в воздух, чтобы со свистом вонзиться в шею коровы, которую гнал Кихоро. Она споткнулась и рухнула.

Два других морана тоже схватили копья. Но они опоздали. Рейнджеры взяли их на прицел, а старый Ол'Калу, опоясанный по животу окровавленной тряпкой, встал перед молодыми воинами.

Вождь племени обратился к Буллиту, и тот утвердительно кивнул головой. Потом он сказал мне:

— Нам здесь больше нечего делать. Старик говорит, если местный судья назначит в пользу вакамба штраф, масаи охотно заплатят. Он считает, что гордость и честь морана выше любой цены.

Ориунга, чуть улыбнувшись, снова сел на корточки. Не знаю почему, я подумал о Патриции и порадовался, что она не видела его триумфа.

Но в сумерках того же дня она пришла вместе с родителями, которых я пригласил к себе посидеть на веранде и выпить традиционный вечерний коктейль. И воспользовавшись моментом, когда Сибилла и Буллит залюбовались последними отсветами солнца на снегах Килиманджаро, девочка спросила меня своим доверительным шепотом, но со сверкающими глазами: