Жозеф Кессель - Лев

Голос девочки взмыл до истерического крика:

— Ненавижу, проклинаю всех белых охотников!

Патриция смотрела мне прямо в глаза. Она поняла значение моего взгляда. И крик перешел в испуганный шепот:

— Нет, нет… Только не отца. Он лучше всех. Он делает животным столько добра. Я не хочу слышать о тех, которых он убивал.

— А откуда ты знаешь? — спросил я.

— Он рассказывал маме и своим друзьям, когда я была совсем маленькая. Он думал, я не понимаю. Но теперь я не хочу, я не вынесу… Я его слишком люблю.

И только тогда я понял до конца тот взгляд, которым накануне в бунгало Патриция запретила Буллиту рассказывать о его охоте на львов в Серенгети.

Патриция опустила стекло, высунула наружу свою круглую стриженую головку и долго жадно вдыхала горячую пыль, поднятую нашими колесами. Когда я снова увидел ее лицо, на нем не осталось и тени страдания. Оно выражало только радостное нетерпение. Патриция отдала Бого приказ. Машина свернула на извилистую, ухабистую тропу.

Может быть, из-за плохой дороги или ее направления, приближавшего нас к таинственным зарослям и убежищам диких зверей, Бого вел машину из рук вон плохо. Рессоры, тормоза, коробка скоростей. Мы двигались с ужасающим шумом.

— Стоп! — внезапно приказала Патриция шоферу. — Так мы распугаем всех зверей или доведем их до бешенства.

Она схватила меня за руку и скомандовала:

— Пойдем!

Потом подтянулась к моему уху и прошептала:

— Он уже недалеко.

Соскочив на землю, она направилась прямиком к зарослям колючих кустарников.

Пока мы шли, Патриция была по отношению ко мне само внимание. Она раздвигала кусты, поднимала над головой колючие ветки, предупреждала о трудных местах, а там, где было нужно, буквально прокладывала мне дорогу. По ее пятам я обогнул холм, болото, взобрался на скалу и очутился в почти непроходимых зарослях. Часто мне приходилось ползти на коленях, а иногда — на животе.

Когда девочка наконец остановилась, мы были в глубине впадины, огороженной живой изгородью кустарника, густого и плотного, как стена. Патриция долго прислушивалась, определяла направление ветра и наконец произнесла своим беззвучным голосом:

— Не двигайтесь. Замрите и не дышите, пока я не позову. Будьте осторожны. Это очень серьезно.

Она без всяких усилий поднялась по склону впадины и исчезла, словно поглощенная зарослями. Я остался один посреди абсолютного безмолвия, которое царит на дикой африканской земле, близ экватора, когда солнце только перевалило зенит и густой воздух раскален и тускл от его пламени.

Я был один, затерянный в хаосе сухих непроходимых зарослей, из которых никогда бы не выбрался: единственное, что меня еще связывало с обитаемым миром, — это маленькая девочка, которая исчезла среди колючих кустов.

Дрожь пробегала по моему взмокшему телу короткими мелкими волнами все быстрее и быстрее. Но то был не страх. Вернее, страх, не похожий на обычный. Его вызывало не чувство опасности. Я дрожал, потому что каждое мгновение приближало встречу, знакомство, соприкосновение с чем-то непостижимым и сверхчеловеческим. Ибо если мое предчувствие меня не обманывало, я теперь знал, кто это…

Детский смех, высокий, звонкий, счастливый и восхищенный, зазвенел, как колокольчик в тишине зарослей. И смех, который ему ответил, был еще чудеснее. Ибо это действительно был смех. Во всяком случае, я не мог найти ни в памяти, ни в своих ощущениях другого слова, другого выражения, чтобы описать это добродушное рычание, эти громовые раскаты животной радости.

Нет, это было невозможно. Такого просто быть не могло!

И вот уже оба смеха, — колокольчик и рычание, — звучали вместе. Когда они умолкли, я услышал, как Патриция меня зовет.

Скользя и спотыкаясь, я вскарабкался по склону, цепляясь за кусты, раздвигая заросли израненными руками и оставляя на колючках капельки крови.

За растительной стеной оказалось обширное пространство, поросшее низкой травой. На границе саванны стояло единственное дерево. Оно было не очень высоким. Но от его узловатого коренастого ствола, подобно спицам колеса, во все стороны отходили могучие длинные и густые ветви, образуя гигантский зонт. В его тени лежал лев. Лев, во всей своей ужасной красе и великолепии. Грива волной ниспадала на его опущенную на землю морду.

И между его огромными передними лапами, которые, играя, выпускали и втягивали когти, я увидел Патрицию. Она прижималась спиной к груди гигантского хищника. Шея ее была совсем рядом с полуоткрытой пастью. Одной рукой она тормошила чудовищную шевелюру.