Жозеф Кессель - Лев

Звуки джунглей — потрескивание, стоны, посвист, шепот — обступили хижину таинственным ночным хором. Время от времени слышался жалобный вопль, или грозное рычание, или пронзительный призыв. А иногда в глубине далекой поляны проплывали огромные тени.

Я ждал, внутренне затаив дыхание. Зачем утомлять разум? Кто-нибудь придет и объяснит мне все ночные тайны, смысл моего присутствия в заповеднике и почему я не могу отсюда уехать.

Но я напрасно сидел на веранде до предутреннего часа, когда перила уже покрылись росой. Никто ко мне не пришел.

Я с трудом открыл глаза. На сей раз меня разбудила не прелестная маленькая обезьянка, а мой шофер Бого.

— Завтрак, месье, — повторял он. — Завтрак.

— Завтрак? — переспросил я.

— Да, месье. Уже больше двенадцати.

— Я, наверное, поздно заснул.

В моем ответе прозвучали виноватые нотки. Тут уж я ничего не мог поделать. За многие недели я сам приучил Бого к точным маршрутам и твердому расписанию. Отъезды, прибытия, трапезы — все подчинялось строгим правилам. Я делал все возможное, чтобы каждое мгновение моего путешествия приносило мне максимум новых знаний и ощущений. Бого понял это и был целиком со мной согласен. И вот на тебе — вдруг я сам нарушил и ниспроверг мною же установленный — закон. Ему приходилось вытаскивать меня из постели, чтобы накормить!

Все мое тело затекло и ныло, словно меня избили. «Это, вероятно, потому, — подумал я, — что я почти всю ночь просидел, не двигаясь, на веранде». С трудом доплелся я до ванной. Однако ни горячая вода, ни холодная не вернули мне ни сил, ни бодрости духа, как обычно. Я был измучен морально. Все меня раздражало, и больше всего — я сам.

Опять консервы, — на какой же срок я к ним приговорен?

Занзибар… Я никогда туда не выберусь. Занзибар, райский остров в Индийском океане, весь пропитанный ароматом гвоздики.

И зачем я застрял в этом заповеднике? Ради чего отказался от последнего и наверняка самого прекрасного этапа своего путешествия?

Дикие животные?.. Если мне предложат повторить вчерашнюю прогулку под надзором рейнджера, я лучше останусь в своей хижине, где, по крайней мере, нет зноя и пыли, и буду попивать себе виски. Благо, по моим указаниям Бого привез мне из Лантокито целый ящик.

Ящик! Но почему целый ящик? Для кого? Для Буллита? Он меня презирает и дал ясно это понять. Что до Сибиллы, то после того, как я стал свидетелем ее истерики, она меня и видеть не захочет, это же ясно. А неприязнь Патриции, должно быть, обратилась в непримиримую жгучую ненависть.

У всех у них наверняка было только одно желание: чтобы я поскорее убрался отсюда как можно дальше. А я вместо этого застрял и даже начал обживаться.

С каждой минутой я все сильнее проклинал свое решение задержаться в заповеднике. Но в то же время, как и в первое мгновение, когда это решение было принято, я отказывался признать его истинную причину: стыд за самого себя.

С трудом закончил я завтрак: еда была отвратительной, пиво — теплым.

— Какие будут приказания, месье? — спросил меня Бого.

— Пока никаких, — ответил я, стараясь успокоиться. — Иди отдыхай.

С порога моей комнаты зажурчал тонкий детский голосок:

— Нет, нет, пусть останется! Он вам сейчас будет нужен.

Это была Патриция. Разумеется, ни один звук не предупредил меня о ее приближении. Она снова была в сером комбинезончике. Но в ее поведении сохранилось что-то от заученной скромности и благовоспитанности, которые она демонстрировала вчера за чайным столом. На плече у нее сидел маленький Николас. Ее сопровождала Цимбеллина.

— Отец передал вашу телеграмму в Найроби, — сказала Патриция. — Мама приглашает вас на обед сегодня вечером. Они были довольны, что вы не уедете из заповедника.

Патриция тщательно выговаривала и подчеркивала каждое слово. И взгляд ее требовал в ответ такой же церемонной вежливости.

— Весьма признателен твоим родителям, — сказал я. — То, что ты сообщила, меня очень радует.

— Благодарю вас от их имени, — сказала Патриция.

И в этот момент я осознал, что мне совершенно безразличны чувства Буллита и его жены. Я спросил:

— Ну а ты, Патриция? Ты рада, что я задержусь здесь еще на несколько дней?

Выражение лица девочки едва заметно изменилось. Но эта перемена совершенно преобразила ее, маленькое загорелое лицо стало совсем другим. Оно осталось серьезным. Однако это уже не была серьезность благовоспитанной девочки, хорошо выучившей свой урок. Это была внимательная, тонкая и чуткая серьезность ребенка, который застал меня врасплох у водопоя Килиманджаро. И неизвестно почему ко мне вернулись надежда и радость.