Жозеф Кессель - Лев

— Да, да, конечно, сейчас, — согласился Буллит.

Ради Сибиллы он готов был на все, после того, что она сделала ради него. Но внезапное счастье, как и отчаяние, может привести человека в смятенье. Он хотел по привычке взъерошить волосы, почувствовал, что они мокрые, отдернул руку, словно обжегся, и пробормотал:

— Прости, не знаю, с чего начать.

— Ну что ж, — помогла ему Сибилла, — начни с той истории, которую ты мне рассказал в день нашего знакомства.

— Да! Да! — обрадовался Буллит.

Он повернулся ко мне и начал:

— Это было в Серенгети лет двенадцать назад.

Дальше пошло легче. Он рассказывал о том, как выслеживал стаю дьявольски хитрых и свирепых львов-людоедов. Буллит говорил хорошо и просто. А кроме того, в его рассказе звучало какое-то особое волнение: обращаясь ко мне, он в действительности обращался к Сибилле. Сначала, как добропорядочная хозяйка, она внимательно следила, какое впечатление производит рассказ ее мужа на гостя. Но вскоре забыла обо мне. Ее руки, ее лицо успокоились. В глазах загорелось наивное восхищение, отчего она сразу еще больше похорошела. Сибилла видела перед собой не сегодняшнего Буллита, который развлекает случайного гостя, а того, другого, каким он был десять лет назад, — юного, стройного и легкого, без хрипоты в голосе и без красных прожилок в глазах. Того Буллита, которого она встретила в первый раз, смущенного, робкого гиганта, окруженного запахами джунглей и ореолом опасностей, Буллита в расцвете его славы великого охотника. А он, он рассказывал свою историю юной девушке, только что прибывшей из Европы, — экзальтированной и веселой, — и она его слушала где-то среди цветов на веранде отеля в Норфолке, или в баре Сиднея, или в салоне Мутанга-клуба, — слушала, как никто еще его не слушал, и смотрела на него так, как никто еще не смотрел.

Время от времени Сибилла шепотом напоминала Буллиту, что он пропустил какую-то подробность или слишком сократил какой-то эпизод. И всегда это была подробность или эпизод, которые подчеркивали жестокость, силу и хитрость хищников, и тем самым — мужество и ловкость Буллита. Так, вдохновляемый и ведомый молодой женщиной, он вновь обретал вкус дикой крови, вновь становился великим охотником джунглей. Но этот рассказ о мучительной усталости и опасностях многодневкой погони сквозь колючие заросли, о совещаниях с полуголыми следопытами, об утомительных и смертоносных засадах звучал для Буллита и Сибиллы как самые нежные слова, слова любви, которая еще жива.

Внезапно Буллит остановился на середине какой-то фразы, а Сибилла с побледневшим восковым лицом привстала с места. Откуда-то из зарослей донеслось ужасающее громовое рычанье, одновременно яростное и жалобное, — и невозможно было понять, звучит оно вдалеке или совсем близко, — но эхо еще долго не смолкало в закрытом салоне. Никто из нас не шелохнулся. Но потом Сибилла бросилась к окну и подняла шторы. Солнце уже село. Сумерки в этих краях длятся мгновения. Темнота быстро заливает землю.

— Джон! Джон! — позвала Сибилла. — Уже темно.

— Нет, дорогая, еще не совсем, — сказал Буллит, подходя к жене.

— Никогда, никогда еще Патриция не возвращалась так поздно. А скоро ночь…

Сибилла отвернулась от окна: ей невыносимо больно видеть, как африканская тьма с каждым мгновением становится все гуще. Первый порыв вечернего свежего ветра залетел в открытое окно. Пламя свечей заколебалось.

— Джон! Сделай же что-нибудь! — вскричала Сибилла. — Возьми боев, рейнджеров, найди Патрицию!

Гораздо слабее и глуше, но так же отчетливо раскатилось грозное рычание, которое мы только что слышали. Сибилла зажала уши руками. Буллит резко опустил шторы, отрезав нас от надвигающейся ночи.

— Джон! Джон! — взывала Сибилла.

— Хорошо, я иду, — сказал Буллит.

Но тут дверь распахнулась словно сама собой, и в комнату шагнул Кихоро, одноглазый, кривобокий, изувеченный, покрытый шрамами. Не говоря ни слова, он подмигнул своим единственным глазом Буллиту и осклабился в беззубой улыбке.

С криком радости, таким пронзительным, что он походил на вопль, Сибилла упала в кресло.

Огромная рука Буллита легко коснулась бледного, без единой кровинки, лица.

— Ты же видишь, дорогая, — сказал он, — все в порядке.

— Да, да, — шептала Сибилла, но глаза ее были мертвенно пусты.

Она посмотрела на стол: вышитые скатерочки, салфетки с кружевами, старинный фарфоровый сервиз, серебряный чайник, и вода в нем еще кипит. И силы вернулись к ней.