Жозеф Кессель - Лев

— Садитесь сюда, — сказала Патриция, показывая мне покрытый сухой травой клочок земли в одном шаге от львиных когтей. Я начал постепенно сгибать колени, опираясь о землю руками, и медленно-медленно сел.

Лев протянул ко мне морду. Глаза его перебегали с моих рук на плечи, на лицо и обратно, — раз, другой, третий. Он меня изучал. И тогда, пораженный и восхищенный, я почувствовал, как с каждым мгновением рассеивается мой страх, ибо в глазах огромного льва Килиманджаро я прочел понятные мне человеческие выражения, которые мог определить и назвать: любопытство, дружелюбие и великодушие сильного мира сего.

— Все хорошо, все хорошо, — напевала Патриция.

Она уже не обращалась к Кингу: ее песенка рассказывала о единении с миром. С ее миром, в котором не было ни барьеров, ни перегородок. Этот мир через посредство, с помощью Патриции становился и моим миром. Уже не думая ни о какой опасности, я с восторгом ощущал себя как бы расколдованным, избавленным от непонимания и векового страха. И этот дружеский обмен, взаимная благожелательность, возникшая между львом и человеком, доказывали, что мы не из разных враждебных друг другу миров, а стоим рядом, бок о бок, на единственной и бесконечной лестнице живых созданий.

Сам толком не понимая, что я делаю, я наклонился, словно зачарованный, к царственной морде и, как Патриция, кончиками пальцев погладил темно-каштановый треугольник между большими золотистыми глазами. Легкая дрожь пробежала по гриве Кинга. Тяжелые брыли дрогнули, приподнялись. Пасть приоткрылась и на миг сверкнули страшные клыки.

— Смотрите, смотрите хорошенько! — сказала Патриция. — Он вам улыбается.

Как было ей не поверить? Ведь я сам слышал из лощины смех Кинга!

— Я выбрала самый подходящий момент, чтобы вас познакомить, — сказала Патриция. — Он хорошо поел, налопался до отвала, — она похлопала льва по могучему брюху. — Сейчас самый жаркий час. А здесь много тени. Он счастлив.

Патриция устроилась между передними лапами льва, прижалась круглой черноволосой головкой к его огромной гриве и прибавила:

— Видите, он совсем не такой страшный. И с ним легко.

— Да, только если ты рядом.

Едва я произнес эти слова, все вокруг меня и во мне изменилось. Я вышел из состояния транса, в который погрузил меня страх, а затем — безмерная радость, когда любое чудо кажется естественным. И в этом новом свете, и в перспективе, более свойственной моему разумению, я вдруг увидел и осознал мифический характер того, что меня окружает: эту саванну, этот изолированный мирок, это дерево неблагодарной земли, с колючками вместо листьев, и под зонтом его длинных ветвей зверь, самый страшный хищник, на свободе, в своем царстве, и я сижу рядом и глажу его лоб. И все это реальное, настоящее, подтверждаемое чувствами и разумом, — но лишь благодаря Патриции. Благодаря маленькой девочке в сером комбинезончике, которая примостилась на груди у льва, зарылась в его гриву.

Как выразить ей мою ни с чем не сравнимую признательность и нежность? Я нашел только самый банальный способ. Я сказал:

— Разреши тебя поцеловать, Патриция?

Может быть, сила моего чувства отразилась в голосе, а может быть, Патриция просто не привыкла к таким проявлениям нежности. Во всяком случае, загорелые щеки ее нежно порозовели, как с нею бывало, когда она краснела от удовольствия. Живо отодвинув огромную лапу, которая ее прикрывала, Патриция протянула мне свое личико. Оно пахло лавандовым мылом, всеми ароматами зарослей и запахом льва.

Своими большими золотыми глазами Кинг наблюдал за нашими жестами со сдержанным вниманием. Когда он увидел, что моя голова приближается к ее голове и что я коснулся губами ее лица, на его морде мелькнуло то же самое выражение, которое Патриция называла улыбкой. А когда девочка вновь заняла свое место между лапами Кинга, он лизнул ей волосы.

— О, Кинг меня часто целует! — сказала Патриция со смехом.

И так мы были здесь все трое, объединенные дружелюбием тени и земли. Я спросил:

— Расскажи, Патриция, расскажи мне, как это все началось?

Внезапно девочка обеими руками почти конвульсивно вцепилась в львиную гриву. Привлекла к себе массивную голову и, как в зеркало, уставилась в золотые глаза.

— Он был такой слабый, такой маленький, вы представить не можете, какой он был, когда Кихоро принес его мне! — воскликнула Патриция.

Она еще какое-то мгновение всматривалась в львиную морду, и на ее детском личике блуждало выражение, — недоверчивое, нежное и грустное, — какое бывает у матерей, когда они смотрят на взрослого сына и вспоминают его в младенчестве.