Леонид Словин - Такая работа

— Не спрашивал, что с ним?

Барков поднялся и пересел к столу.

— Они говорили — на охоте, хотели лося шлепнуть… Поэтому он и в больницу не обращался.

Тамулис подал Урину фотоальбом.

— Этот, — сказал Урин, увидев фотографию Волчары.

Фотографии второго в альбоме не было.

— Какой из себя тот, который привел к больному?

— Черный, высокий, в сапогах…

— Очень высокий?

— Нет, ниже меня.

— Значит: черный, среднего роста, в сапогах… Телосложение какое?

Барков вытащил из альбома несколько неподклеенных фотографий, достал еще одну из верхнего кармана пиджака, показал их Урину.

— Вот этот похож, — сказал Урин.

На столе лежал робот, изготовленный художниками…

— Пошли к Ратанову, — сказал Барков.

Тамулис крепко стиснул локоть Урина.

Еще утром им казалось, что сделано уже все, что дальше дороги нет, что они совсем выдохлись, заблудились. Но маленький, еле заметный огонек блеснул вдалеке. Что это? Пламя далекого костра, деревушка? Или просто так померещилось переднему, когда он перекидывал тяжелый рюкзак с одного плеча на другое и случайно поднял голову? Но уже бодрее и легче стучат сапоги, и рюкзак не так тянет плечо…

— Значит, кражи из квартир связаны с другом Волчары, — медленно, словно боясь вспугнуть свою мысль, сказал Ратанов.

— Возраст, одежда, — подхватил Тамулис радостно, — приметы!

— Судя по всему, — сказал Егоров, — Волчара был ранен в день кражи из универмага, а так как такое совпадение само по себе подозрительно, возможно, что оба факта связаны между собой.

— Хорошо ли осмотрели тогда универмаг? — спросил Ратанов.

Гуреев поднялся:

— Осматривал я и следователь, в присутствии майора Веретенникова…

— Извините, — сказал Ратанов. — Дмитриев, срочно — книгу суточных рапортов от дежурного. Посмотрим, что у нас еще было тогда за сутки…

— Я помню тот день, — начал Дмитриев, — больше ничего не было!

— Не ленись. — Барков нацелился на освобождающееся на диване место. — Тащи книгу…

— Барков, — сказал Ратанов, — позвони дежурному по области, узнай, что у него было в тот день…

Дмитриев и Барков вышли.

В тот морозный февральский день по городу и по области других происшествий зарегистрировано не было.

— Скорее всего, это случайный выстрел во время или после кражи, — негромко сказал Егоров. — Раньше, я помню, Варнавин ходил на кражи с пистолетом.

— Завтра мы тщательнейшим образом осмотрим универмаг, — безапелляционно произнес Ратанов, — а сейчас хочу сообщить еще одну радостную новость.

Лоев покраснел.

— Найден молодой человек, который отдал Варнавину свой железнодорожный билет. Карамышевым он уже допрошен и произведено опознание Волчары. И нашел этого свидетеля Лоев. Ну вот, а сейчас всем по домам.

— Порядок! — воскликнул Рогов, вскакивая со стула и сильно хлопая Валерку по плечу. — Я же говорил, что мы все сделаем! Даешь универмаг!

Ратанов, Егоров и Барков пошли домой вместе по Советской.

— Итак, завтра ты идешь к следователю, — напомнил Егоров.

— Да, — рассеянно пробормотал Ратанов, — я думаю вот о чем: не опознает ли этого «робота» свидетель Сабо? Представляете: универмаг — убийство — квартирные кражи…

В это время Гуреев, несмотря на поздний час, сидел с тестем на кухне. Спать не хотелось — возбуждение не проходило.

— Если их снимут, остается кто? Я да Рогов, ну и мальчишки. Все они после меня пришли. Веретенников — за меня, Шальнов — тоже. Могут, правда, заставить на следующий год пойти в высшую школу… Это ничего. Желающих на место начальника отделения уголовного розыска не так уж много!

Он налил себе настой чайного гриба, и рот обожгло кислотой. Видимо, жена забыла добавить сахару. С минуту следил, как колышется в банке рыхлая масса.

— Смотри, Коля, не упусти, — сказал в это время тесть, недавно ушедший на пенсию, — у нас в дивизии был такой случай…

«Мальчишка он все-таки, дурак, — подумал Гуреев о Ратанове. — Главное в нашем деле — не рыпаться!»

Любое уголовное дело начинается с белого или зеленого листка бумаги небольшого формата.

Листок этот — «Постановление о возбуждении уголовного дела» — подшивается в папку. И с этого момента все дальнейшие действия людей, чьи фамилии упомянуты в тексте, — и тех, кто его составил и утвердил, и тех, кому посвящены скупые казенные строки, — определяются не их помыслами, чувствами, а только четкими формулировками статей закона и твердыми, неумолимыми процессуальными сроками — так думал Скуряков, перечитывая свое постановление, и эта мысль доставляла ему удовольствие, потому что, думая об этом, он ощущал себя частью, необходимым винтиком машины, которую никто не в силах остановить, машины, законсервировавшей в себе кипение бурных человеческих страстей и потому — бесстрастной, машины многоликой и потому — безликой.