Леонид Словин - Такая работа

…Ровно в четырнадцать он прошел в подъезд, в отдел справок. В приемной никого не было, он сразу вошел в кабинет.

Человек средних лет, незапомнившийся, немногословный, в синем гражданском костюме, предложил сесть напротив себя за маленький приставной столик с графином, стоявшим на синей бархатной скатерти. Он мельком посмотрел паспорт Баркова, отошел к шкафу.

В тонком солнечном луче над столом колыхались пылинки, а вода в графине казалась синей-синей, под цвет скатерти. Работник комитета закрыл шкаф, сел напротив Баркова и начал смотреть какую-то папку. Потом кивнул ему на пластмассовый стаканчик с карандашами и стопку белой глянцевой бумаги. Барков приготовился записывать адрес.

— Запишите. — Человек вздохнул. — Барков Борис Семенович, 1905 года рождения, член КПСС с 1925 по 1937 год, уроженец города Риги. Расстрелян 7 апреля 1938 года по решению комиссии НКВД. Факт смерти удостоверен ЗАГСом Сталинского района города Москвы, акт № 9 от 8 мая…

Мимо Баркова прыгнуло в сторону дело, которое держал в руках сотрудник, его бледное нездоровое лицо, шкаф с пачками серых папок из старого недоброкачественного картона, синяя, грозно синяя вода в графине. Потом также резко все качнулось назад, крепко встало на свое место.

— Реабилитирован посмертно…

Потом он в третий раз шел по Кузнецкому мосту, какими-то незнакомыми улицами попал к Старому Арбату. «Ничего они не разошлись, — думал он о матери, — она обо всем знала и не хотела говорить…»

Он очнулся перед каким-то громадным, строгим зданием. Здание словно было сделано не для современников, не для тех людей, которых он всю жизнь видел вокруг, а для других — без плоти и тела, недоступных пониманию, закованных в холод и величие, богов, которые входили в это здание не по земле и не пешком, а паря над простыми смертными.

Проходя мимо красивого моста через Москва-реку, Герман обратил внимание на мраморную доску — «Построен в 1938—1939 годах». Где-то там, в Сталинском районе, отец проводил свою последнюю ночь, а здесь рабочие днем и ночью, при свете прожекторов радостно и увлеченно строили этот мост, чтобы еще краше была Москва, чтобы она радовала глаза миллионам людей, приезжающих со всех сторон света в Москву и любующихся ею.

И еще он подумал тогда, что будет стоять этот мост сотни лет, неся маленькую табличку «1938-й год», и будет о многом напоминать потомкам.

Он присел на несколько минут у красавца-бассейна и снова пошел вперед по каким-то красивым тихим и шумным улицам, мимо радующих глаз зданий, небольших зеленых сквериков. Ходил и ходил, чтобы навсегда запомнить этот день, словно вместе с отцом, которого никогда не видел. Ходил как хозяин, потому что все это принадлежало им — ему и его отцу, — миллионам людей, которые строили и защищали эту прекрасную жизнь…

Тамулис тихо дремал на стуле, и голова его все время соскальзывала набок.

В половине третьего в коридоре снова раздались шаги. Вошел Гуреев, неожиданно бодрый, незаспанный, веселый.

— Идет как по маслу… Раскроем, ребята!

— Что там? — спросил Тамулис.

— Вас не было — грабежи мы так раскрывали. По ночам… Дело «Микадо»…

— Ну, что же там наконец?

— Он! — Гуреев ткнул себя пальцем в грудь. — Чувствую. Когда мы за ним пришли, даже ничего не спросил. Оделся, взял семь пачек папирос… Уж приготовлены были!

— Кто его допрашивает?

— Там народу много: Шальнов, Ратанов, Карамышев, Веретенников. Сейчас Альгин приехал.

— А нам как?

— Ждать. Может, на обыск придется ехать — одежду со следами крови… Сейчас у него на квартире Рогов с Дмитриевым сидят — вдруг кто из дружков его нагрянет…

Тамулис по-детски зевнул, улыбнулся, положил локти на стол, уткнулся лицом в ладони.

В пять часов утра их разбудил телефонный звонок.

В кабинете Шальнова, несмотря на открытые настежь окна, плавали сизые змейки дыма. Здесь курили всю ночь. Полковник Альгин сидел рядом с Веретенниковым на диване, откинувшись всей спиной назад. Воротник рубашки он расстегнул, галстук держал в руках. Ратанов и Карамышев тихо переговаривались у окна. Шальнов быстро опрокидывал содержимое пепельниц в урны — наводил порядок.

Оперативники молча рассаживались на стулья вдоль стен.

— Вы будете говорить? — спросил Шальнов у Альгина.

— Давайте сами — горло болит…

Он устало поправил воротник, стал одевать галстук. Веретенников внимательно следил за выражениями лиц подчиненных.

— Зацепки у нас серьезные и интересные, — откашлявшись, начал Шальнов. — Во-первых, личность подозреваемого Джалилова. В прошлом — убийца. Судим за убийство, совершенное в лагере. Его посадили в лагерь, чтобы исправился, — а он там убил человека. Прибыл в город недавно. Живет с сестрой. Сестра Джалилова — мать-одиночка. Соседи на нее жалуются: каждый день гости, каждый день пьянки. Второе: Джалилов — среднего роста, черный, постоянно носит сапоги. Третье: в ночь убийства Джалилов пришел домой поздно. Никто не может сказать — когда. Говорит, что был на реке. Ночью — на реке! Наконец, и это самое главное: у Джалилова была белая рубашка, и она бесследно исчезла. Как нарочно! А вы все, надеюсь, помните показания Сабо: преступника он видел без рубашки. Тот нес ее в руке. Можно предположить, что отмыть пятна с рубашки не удалось и ее преступники уничтожили.