Инна Булгакова - Сердце статуи

— Слово, Вера потребовала у тебя плату за любовь, и об этом слышала твоя жена.

— Ты обо все догадался, Макс, и давай кончим на этом.

— Не выйдет. Ты убил ее!

— Кого? — прошептал Семен завороженно.

— Ах, кого? Выбирай! Или двух?

— Послушай, Макс, она начала упрекать меня и заплакала… Я потерял управление… тут еще каток, дорога скользкая после дождя… Что я пережил, кто б только знал!

— И какую злобу против Веры затаил, а?

— Ты смеешь намекать…

— Смею! 3 июня вы от меня вышли вместе — куда она делась?

— В Каширу!

— Или к доктору в Каширу, или к тебе в Москву.

— Я посадил ее на последнюю электричку перед перерывом — в 12.50. Ведь письмо пришло из Каширы. И ее видели тут 10-го, видели!

— Уж не ты ли видел?

— Да что ты! Я днем был.

— Днем? Зачем?

— Забрал «Авадону». Мы хотели вместе ее установить, да ты ногу растянул.

— Когда я кончил надгробие?

— 3-го было уже полностью готово. Я тебе коньяк привез, а грузовик — нашей фирмы — только 10-го из ремонта взяли. Ну, на кладбище после установки я прилично набрался…

— Ты ж не пьешь?

— Так я не на своей машине был. Позвонил Ванюше…

— Из склепа, что ль, позвонил?

— Шуточки у тебя кощунственные! Из кладбищенской сторожки.

Сторож нам помогал, помянули…

— Ты не знал, что Иван Петрович на Оке?

— Не знал, застал случайно. Он легкие застудил, за кодеином приехал.

— А мне из кладбищенской сторожки не звонил?

— Нет.

— Тогда вечером было два звонка.

— Два? Два звонка? Ты вспомнил?

— У меня соседка была, Надя. Она взяла трубку — молчание. На второй звонок я сам ответил.

— Кто звонил?

— Если б вспомнить! Я перед кем-то оправдывался: не изменял, мол, приезжай, поговорим. Не знаю, кого я к себе позвал: убийцу или Веру?.. Статую, — я расхохотался. — Я сказал по телефону: «Статуя торжествует».

— Ужас, Макс. Я ничего не понимаю, ни-че-го.

Кажется, ювелир искренне сокрушался, но чем-то болезненным отдавал наш разговор перед семейным алтарем с его культом мертвой женщины с тревожными глазами. Семен проследил за моим взглядом и сказал просто:

— Я только ее любил. И убил.

— Какого черта ты связался с Цирцеей?

— Не лучше ль на себя оборотиться? — огрызнулся Сема. — Ты порядочный подонок, Макс.

— Я больной подонок.

— Прости, — это было сказано с таким чувством, что я удивился.

— За что?

— Ты пижон и с причудами, да… но ты оказался жертвой, Макс.

— Жертвой кого?

— Обстоятельств, — ответил он туманно, «момент истины» миновал.

— Это мне с моими причудами пришла в голову извращенная идея — поставить на могилу Ангела смерти?

— Мне. Она не показалась мне извращенной! Я в Питере видел в старом склепе Александро-Невской лавры. Описал тебе, ты набросал эскиз — красиво, оригинально.

— Ты после похорон в Питер ездил?

— Так это ж было год назад, видел визитку? Ты для фирмы эмблему сделал. Если б я знал, чем это обернется, я бы никогда…

— Что «никогда»?

— Не связался бы.

— С кем?

Семен глядел в одну точку и проговорил невнятным шепотом:

— С нею.

— С Авадонной?

Он вздрогнул и словно очнулся.

— С Верой.

— Ну что за демоническая личность! Ведь девчонка же.

— Не скажи! — Сема все шептал. — Так ведь убили! Куда тело делось, а?

— Превратилось в статую.

— Макс, не шути! Не смей, черт подери, надо мной издеваться.

— Ну, извини, если задел… какие-то там струны, — я достал из кармана джинсов фотокарточку трех товарищей. — Когда мы фотографировались?

— 1 мая, — Семен вдруг вырвал фото, поднес к глазам. — Это спортивные костюмы, — добавил мрачно, — ты привез себе и Ванюше из Германии, адидасовские.

— Какие?

— Фирменные, фирма такая.

— Ну и что?

— Ничего. Для сведения.

— Ты не помнишь, что за скульптура там в глубине, в кладовке — вон рука видна?

— Что-то знакомое… погоди, что-то знакомое!

— 1 мая видел?

— Наверное.

— Чем-то она меня тревожит… может, Цирцея?

— Черт ее знает. Ведь у меня феноменальная зрительная память, а не соображу.

— Ладно. Почему фотография с дырочкой — видишь, над твоей головой?

— Понятия не имею.

— В какой фирме ты заказывал гроб для Нели?

— Я только один заказал!

— В какой?

— «Скорбный путь» на площади Ильича.

— Господи, что за маразм у вас здесь творится!

На Ильича молодой приказчик — в полном трауре, с идеальным пробором и с прыщавым лицом — со скорбной медлительностью продемонстрировал мне образец. Точной мой .