Инна Булгакова - Сердце статуи

— Не курю.

— Ах да, вы же спортсмен.

— Дилетант, любитель.

— И чем занимаетесь?

— Каратэ.

Про каратэ я, кажется, слыхал. Какая-то убойная забава.

— Андрей, почему вы на дачу 10 июня в пятницу приехали, а не в субботу, как собирались?

— Это вам Надя сказала?

— Да.

Он пожал плечами.

— Да так, захотелось из Москвы вырваться, на две недели перед этим застрял.

(Вполне вероятно, что явился он застать сестру врасплох — со мной).

— А когда вы увидели женщину…

— Я не смогу опознать ее, лица не рассмотрел.

— То не заметили два силуэта в окнах мастерской?

— Нет.

— И сразу легли спать?

— Сразу, — помолчав, он счел нужным объяснить: — У меня крайне утомительная работа, иногда по двенадцать часов.

— Вы воспитали Надю?

— Я вам не доверяю, Максим Николаевич, — заявил он вдруг бесстрастно.

— Почему?

— По инстинкту. Терпеть не могу богему, случайных связей, вспышек сладострастия или безумия.

— Безумия?

— Повторю вас же: кто, в своем уме, мог уничтожить статуи?

— Вы намекаете, что я в невменяемом состоянии…

— Не вы! Слишком вы ими дорожили. Но вот спровоцировать человека на такую дикую акцию — могли.

— Как вы себе это представляете? Я стоял и смотрел, как безумец беснуется, размахивая кувалдой?

— Значит, сначала он сокрушил вас.

— А потом женщину? А потом мои работы? И вы еще спрашиваете, что я с ним сделаю, когда вспомню? Я истреблю это чудовище.

Андрей побледнел, но продолжал упрямо:

— Вы ведете борьбу за свою жизнь — это ваше право. Мое — защитить единственно близкого мне человека.

— Вы правы, Андрей, со мной ей грозит опасность. Я чувствую слежку.

— Слежку?

— Как будто кто-то за мной наблюдает… Я останусь один.

— Даете слово?

— Клянусь. Увезите ее в Москву.

— Это не просто.

Андрей покусал губы, стряхнул головой, откидывая волосы, — нервные, однако, привычки у столь бесстрастного сильного молодого человека, спортсмена.

— В случае чего вы подтвердите все, что я ей скажу?

Понятно, что он скажет: у Дон Жуана (проще — бабника) новая любовь.

— Да. Действуйте.

Он стремительно встал и пошел по аллее; вернулся, заговорил, будто оправдываясь:

— Вы великодушны, не ожидал. Хочу ответить откровенностью.

— Да ну? Из-за моего великодушия?

— Не только… пригодится на будущее, — произнес он многозначительно. — Вы должны знать: Надя очень ранимый человек.

— Да, понимаю.

— Что вы понимаете? Она осталась сиротой в три года…

— А вам сколько было?

— Шестнадцать. Так случилось, что она провела сутки наедине с умершим отцом.

— А где были вы?

— Любовью занимался. Я, конечно, не знал, но когда увидел этого ребенка… в общем, у меня навсегда осталось отвращение.

— К любви?

— Назовем условно так. Я посвятил сестре жизнь.

Неистовый фанатизм звенел в его голосе; очень глубокий и очень опасный человек.

— У Нади осталась психическая травма?

— Иногда ее охватывает чувство смертного отчаяния и брошенности.

— Андрей! Как же вы ей скажете, что я завел себе другую?

Он невидяще смотрел на меня.

— Я старик для нее — бейте на это! Ну, развалина, ни на что не годен.

— Вот уж истинная правда! Как вы посмели объясниться ей в любви?

— Может быть, — сказал я вдруг, — это и есть главная загадка преступления.

— Что вы имеете в виду?

Я и сам удивился безмерно.

— Какая-то вырвалась нелепость, извините. Надя-то уж совсем ни при чем.

Он наклонился надо мной, вглядываясь.

— Вы действительно ничего не помните?

— Стал бы я придуряться!

— А почему бы нет?

— Не помню, честное слово.

— Вы к ней хоть немного привязаны?

— Да, да, я же говорил…

— Ладно, постараюсь ее увезти.

Он ушел, сразу сгинул. Я сидел, сидел, потом пошел куда-то, не домой. Стемнело, но темень стояла прозрачная, как вода в чистом омуте. Местность была незнакомой — узкий проселок извивался меж деревьями-странниками; но, странное дело, казалось мне, будто я в определенное место иду, ноги сами несут в прошлое. Впереди огоньки засветились: маленький лесной полустанок. Да это же Темь — в двух километрах от Змеевки! Рельсы перейти — скоро и больница. Стало быть, я в больницу иду?.. Но пути почему-то переходить не стал, а шел и шел уже по тропке, словно подчиняясь посторонней воле.

Пришел я на сельское кладбище. Высокие ракиты над крестами, на крестах веночки из искусственных цветов чуть освещала западная заря. Маленькая церковь надвинулась ночною громадой, напротив домик из красного кирпича, светится окошко. Я заглянул: старик в облачении за длинным дощатым столом над книгой, в углу лампада под Спасом горит. Он повернул голову и заулыбался, закивал. Открыл дверь, я подошел к порогу.