Лесли Чартерис - Убийство на голубой яхте

Но теперь я знал — нужно сделать что-то совсем другое.

Я стоял на палубе, вода стекала с меня ручьями, но Ральф даже не шелохнулся. Он лежал вытянувшись во весь рост, в огромных кроссовках и выцветших голубых джинсах. Так он спал, этот мужлан, недоумок, дебил. Я на цыпочках обошел его. Планировку этой проклятой яхты я помнил наизусть. Отыскал вход в каюту и по ступенькам с каучуковым покрытием спустился вниз.

Здесь было невыносимо душно из-за плотно закрытых окон. Когда мои глаза освоились с темнотой, я смог различить очертания двух тел, лежащих на разных кроватях и спящих непробудным пьяным сном. Он — на спине, свесив руку вниз и тяжело дыша; а она — словно маленькая фарфоровая статуэтка, хрупкая и нежная, как морская пена.

Я почувствовал запах ее духов, и вспомнилось очарование ее прекрасного тела.

На полу валялась подушка. Очень осторожно, очень тихо я подобрал ее, подошел к кровати, накрыл ею лицо Мэри и слегка надавил. Мэри тихонько застонала. Я надавил сильнее. Еще сильнее…

Сейчас я расплачивался с ней за все. За дни и ночи, наполненные тревогой о ней. За то, что вместе с этими ублюдками она насмехалась надо мной. За их кровожадное веселье. За таинственные телефонные, звонки. За автомобиль на мосту. За желтый парик. За пожар и дневник. За ложь, измену, предательство…

Через несколько минут все было кончено.

А потом я, словно тень, взлетел на палубу, перелез через борт и соскользнул в воду.

Тихий всплеск.

Убийство на голубой яхте стало реальностью. Это был мой прощальный подарок Мэри.

Я вернулся на берег, собрал свои вещи, подсох с помощью автомобильного обогревателя и двинулся в обратный путь.

В шесть утра я возвратился в свой номер, а в восемь попросил телефонистку соединить меня с собственным домом.

Разумеется, никто не отвечал.

Затем я позвонил в комиссариат полиции.

— Вот уже несколько часов я пытаюсь дозвониться до жены, — сказал я дежурному офицеру. — Никто не поднимает трубку. Она осталась дома одна. Не могли бы вы проверить…

Часом позже они уже были на месте. И Ральф, и Филипп все еще спали мертвецким сном, а в каюте лежало тело Мэри.

Я был счастлив.

Я знал, что теперь они также будут умирать от страха, как когда-то я. А их оправдания окажутся бесполезными. Они не смогут объяснить, откуда на борту «Психеи» взялся покойник.

До самого конца я исполнял роль убитого горем супруга.

Оба негодяя отправились за решетку. Таким образом, справедливость восторжествовала.

Сейчас я живу в Рио-де-Жанейро. Здесь идеальный климат. Часто посещаю маленькое кафе, где у столиков прислуживает очаровательная сеньорита. Ее кожа — словно спелый персик, глаза — два голубых горных озера. Она в восторге от моей музыки…

— Ответчики, — произнес судья Голд с нескрываемым презрением, — не сумели доказать суду, что договор, заключенный между истцом и покойным Альфредом Грином, представляет собой ссудное соглашение, предусмотренное законом. Поэтому суд вынужден принять решение в пользу истца. Вопрос о судебных издержках будет рассмотрен завтра.

Когда судьи поднялись со своих мест, «Святой» легонько похлопал по плечу Питера Квентина, и оба поспешили из зала, опережая немногочисленных зрителей, скучающих репортеров, убивающих время юрисконсультов и адвокатов.

Симон Темпляр провел в этом маленьком душном помещении почти два часа, мечтая о сигарете и отсидев ноги на необыкновенно твердой деревянной скамье. Однако уже не раз случалось, что для пользы дела ему приходилось сносить множество неудобств.

Выйдя из здания суда, «Святой» придержал Питера за руку.

— Позволь я еще раз взгляну на нашего истца, — сказал он. — Стань предо мной… вот так. Хочу увидеть, что из себя представляет эта каналья.

Они остановились неподалеку от входных дверей. Симон укрылся за крепкой фигурой Питера Квентина и внимательно наблюдал за Яковом Девером, спускающимся по лестнице вместе со своим адвокатом.

Не исключено, что мать Девера очень любила сына. Возможно, качая малыша на коленях и вглядываясь в его детскую мордашку, она видела в ней исполнение всех тех надежд и чаяний, наполняющих ее сердце, которые (если верить тому, что пишет еженедельник «Матушка») составляют радость и утешение всех матерей. История об этом молчит. Но доподлинно известно, что с момента ее смерти, наступившей тридцать лет назад, Девер ни в чьем сердце не возбудил ничего, что хоть отдаленно напоминало бы ту удивительную смесь материнской нежности и восторга.