Сергей Дигол - Утро звездочета

— Понятно, — резюмирует билетерша. — Все хорошо, прекрасная маркиза. Давайте дождемся, пока на меня уголовное дело откроют.

— Клара Михайловна! — вскидывает руку Розовский, когда старая женщина поворачивается боком, чтобы исчезнуть из дверного проема.

— Ах, да! — останавливается она, заметив меня. — Марк, к тебе из милиции!

И я вхожу в кабинет, криво улыбаясь и чувствуя себя не более чем участковым.

— Я так и понял, что это вы, — жмет мне руку Розовский и жестом предлагает выбрать один из трех стоящих у стены стульев.

— Мы можем где-то поговорить? — даже не делаю попытки присесть я.

— Ну…, — он бросает растерянные взгляды по сторонам. — Мой кабинет подойдет?

— С глазу на глаз, я имел в виду.

— Вы же по поводу этого, — он морщится, — журналиста убитого?

— Карасина.

Розовский нетерпеливо кивает.

— Так мне нечего скрывать.

— Зато нам есть что.

— Да будет вам, — повернувшись ко мне спиной, он берет со стола пачку сигарет. — Я готов на всю страну заявить. Дрянной был человек, этот ваш Карасин.

— Я уже заметил, что в его отношении не действует известная пословица. О мертвых или хорошо…

— Жи-ды, — отчетливо произносит Розовский.

Человек с безупречной сединой улыбается мне. Он не так стар, как мне поначалу показалось. Сейчас, я не вижу другой опоры, я нахожу спасение в его взгляде.

— Жиды, — повторяет Розовский и выпускает очередную порцию дыма в разделяющее нас облако.

— Вообще-то у меня прадед еврей, — вспоминаю я семейную легенду, о которой мама рассказывала с улыбкой. Ее собственная жизнь сложилась так, что еврейство ее деда не могло восприниматься всерьез.

— У меня тоже, и не один, — кивает Розовский. — Получается, Карасин плевал и в наших с вами предков?

— Ммм, — мычу я. — Я не совсем понимаю…

— Можете даже записать, — указывает он пальцем в район моего живота, словно у меня за пазухой припрятан блокнот. — Марк Розовский считает Карасина бездарем, антисемитом и просто животным.

Бородач усмехается, и я вспоминаю, кого он мне напоминает. Такое же узкое и бородатое лицо человека из фильма «Москва слезам не верит», который беззвучно пел под гитару на пикнике.

— Я же не мальчик, — говорит Розовский, — готов отвечать за свои слова. Хотите доказательств? Сколько угодно. Гусман, — загибает он большой палец. — Гена Хазанов.

— Макси… — почти одними губами шепчет бородач, к которому Розовский оборачивается, держа загнутыми два пальца.

— Андрюша Максимов, — кивает он и загибает средний палец. — Как он его поливал! Это же верх неприличия!

— Максимов, — автоматически повторяю я, ничего не соображая.

— Да знаете вы его, — успокаивает Розовский. — Программа «Дежурный по стране» со Жванецким.

— А! — вскидываю голову я.

— Он ведь сам прекрасный режиссер, блистательный драматург. Его «Любовь в раю» — удивительный, тонкий, сложнейший спектакль. А «День рождения Синей Бороды»? А «Пастух», который поставили по его пьесе? Это все большие, знаковые постановки, это то, что, может, недооценивается современниками, ну так на то нам в наказание такие современники!

— Карасину «Пастух» действительно не понравился, — подтверждаю я.

— Ему не «Пастух» не понравился, — говорит Розовский. — Вы перечитайте ту рецензию, если, конечно, найдете.

— Мы собрали все его статьи.

— Тем более. Кстати, о Жванецком. У «нашего всего» есть исчерпывающая фраза по этому поводу. «Что может сказать хромой об искусстве Герберта фон Караяна, если ему сразу заявить, что он хромой?» — заканчивают хором Розовский и бородач.

— В этом — вся мотивация Карасина. Евреи — что хорошего они могут сделать для русского театра? — формулирует за покойного журналиста Розовский.

— Ну, не знаю, — говорю я. — Все зависит от одаренности конкретного человека, я так думаю. Не припомню, чтобы Карасин разбирал спектакли под, так сказать, этническим углом.

— Поверьте мне, — хлопает себя по груди Розовский, — он вообще их не разбирал. И не разбирался ни хрена. Вот это, — хватает он газету со своего стола, — не критический обзор. Это, — трясет он газетой, — чан с дерьмом, который поставили на огонь. Вскипая, он обдает окружающих содержимым, и именно этим занимался так называемый критик Карасин. Так что ничего удивительно нет в том, что под раздачу попадали все без разбора. Все представители одной национальности, я имею в виду.

— На остальных не брызгало, что ли? — спрашиваю я без улыбки.