Сергей Дигол - Утро звездочета

На проходной усилена охрана — с десяток ребят в камуфляже обыскивают вручную после того, как за спиной остается «рамка» металлоискателя. Мое удостоверение долго изучают, в лицо всматриваются, но прощупать мой прокурорский мундир так и не решаются.

Про нож я вспоминаю лишь в конце длинного коридора, когда рядом со мной остается лишь встретившая меня девушка по имени Руслана. За новым поворотом нас ждет скопление людей, приближаясь к которым я еще издали узнаю, несмотря на его непривычный вид, Малахова. На нем светлые шорты и в тон им — футболка с тонкими продольными полосками и вышитым у сердца рисунком бейсбольного мяча с накладывающимися друг на друга буквами N и Y. Малахов непричесан и мускулист и, признаться, выглядит куда более мужественным, чем с телеэкрана. Руслана представляет меня ведущему, он же пожимая руку, смотрит мне в глаза.

— Это надолго, как думаете?

Я усмехаюсь и по лицу Малахова вижу, что печальным мой смех не назовешь.

— Надеюсь, скоро закончится, — говорю я. — Мы делаем все возможное, будьте уверены, — выдаю я рабочую заготовку, но его взгляду понимаю, что меньше всего он склонен доверять моей успокоительной интонации.

С меня словно спадает тяжелая ноша — похоже, Малахов решил, что моя физиономия сгодится лишь на декорирование студии. Осмелев, я даже интересуюсь списком примерных вопросов.

— У нас так не принято, — вертит головой Малахов. — И потом, какие уж тут заготовки? Вон что в стране творится!

Он кивает в сторону, и с ним трудно не согласиться: страна действительно где-то за пределами этого здания.

Руслана провожает меня в гримерку, где мое появление вызывает оживление у двух прервавших беседу женщин. Меня усаживают в кресло, врубают зеркальную подсветку, прищепками крепят накидку к воротнику мундира и вообще, ведут себя так, словно их задача — изменить мою внешность до неузнаваемости за сорок семь оставшихся до эфира минут.

На самом деле я — первый из гостей передачи, кому удалось добраться в телецентр, поэтому гримерши спешат разделаться со мной, пока в их владениях не началось паломничество. Ослепляемый зеркалом с подсветкой, я не сразу замечаю нового посетителя гримерки, но когда его усаживают в соседнее кресло, я уже знаю, что это — композитор Дробыш. Он, кажется, здоровается со мной, я же всего лишь делаю попытку кивнуть вбок, за что получаю тычок в глаз гримерной щеткой.

Вставая с кресла, на Дробыша я стараюсь не смотреть, но в коридоре топчусь под дверью гримерки, ожидая его появления. Дробыш не сразу понимает, что мне от него надо, хотя мое удостоверение и мундир могли бы и навести на вполне логичные заключения.

— Я не совсем понимаю, — начинает он, но я твердо решаю не давать ему послаблений.

— Джабирова, — говорю я. — Она же Плющ. Кстати, псевдоним вы сами придумали?

— Я ведь уже давал показания, — разводит руками он.

— Ну, следствие ведь не стоит на месте, — веско замечаю я. — Открылись новые обстоятельства дела. Давайте отойдем, — предлагаю я, когда прямо на нас надвигается человек с погонами милицейского генерала в сопровождении не моей Русланы, но похожей на нее девушки.

В генерале я не сразу узнаю начальника ГУВД Москвы Колокольцева. Он первым кивает мне, и даже на мгновение застывает перед дверью гримерки, словно прикидывая, целесообразно ли пожимать руку прокурорскому работнику, незнакомому и младшему по званию.

— Новые обстоятельства? — спрашивает меня Дробыш, когда мы отходим к окну. — Что же вы хотите узнать? Не спал ли я с Джабировой?

Я опешиваю. Похоже, он заметил мою нерешительность при появлении Колокольцева, и теперь решил добить меня.

— У нас есть такие данные. То есть, конечно, не данные, — пытаюсь собраться я, — а версии. Так что об этом тоже можем поговорить.

— Да что вы? — щурится он мне в глаза.

Пары секунд моего безмолвия хватает, чтобы Дробыш рассмеялся. Беззаботно и прямо мне в лицо.

— Докатились! — не успокаивается он, и я невольно бросаю взгляд в скопление людей в другом конце коридора.

Несколько человек оборачиваются на его смех и среди них я вижу уже переодевшегося в костюм Малахов.

— Следователи собирают сплетни, а по существу поговорить не в состоянии. Знаете, — говорит Дробыш, — вот будет повестка, или как там это у вас называется, тогда и поговорим. А сейчас, извините, у меня дела.

Он быстро отходит, и пока я стою у окна, дожидаясь, пока с лица сойдет пунцовость и на меня перестанут оглядываться, навстречу Дробышу идет высокий человек с длинными волосами. Малахова он будто и не замечает, но даже это не сбивает меня: человек, пожимающий Дробышу руку — именно Константин Эрнст. Я чувствую жар под рубашкой, и мысль о том, что под софитами я буду не только молчать, но и дурно пахнуть, накатывает на меня новую волну потоотделения.