Жорж Сименон - Он приехал в день поминовения

Колетта несколько раз споткнулась на неровной мостовой улицы Вильнёв, но по-прежнему шла быстрым шагом, таща за собой Жиля.

- Главное, скажите ему, что я знаю - он не сделал этого, что я верю в него, что... Я больше не могу, Жиль! Я так боялась, что вы не придете. У меня не хватило терпения ждать вас дома. Понимаете, я уверена, что эта женщина решила отомстить. Видя, что конец неизбежен, она могла сама принять яд.

Они пересекли безлюдный в этот час рынок и нырнули под аркады улицы Минаж. Действительно, перед домом врача расхаживал полицейский в форме и кучками стояли спорившие между собой зеваки.

- Не ходите дальше, тетя. Если вас узнают... Жиль соображал, где оставить Колетту на время его визита к доктору Соваже.

- Стоять на улице вам нельзя. На углу есть кафе...

Не спрашивая согласия тетки, Жиль распахнул дверь. Несколько завсегдатаев играли на бильярде. На вошедших устремились любопытные взгляды.

- Рюмку рома или коньяку для мадам, - распорядился Жиль. И тихо добавил: - Обещайте, что дождетесь меня и не будете волноваться.

- Вы-то хоть верите мне, Жиль? Клянусь вам, он невиновен. Я это чувствую, знаю. Я...

У самого дома врача полицейский остановил Жиля:

- Вы куда?

- К доктору Соваже.

- Лечитесь у него?

- Нет, я просто его знакомый, Жиль Мовуазен.

- Вам известно, что мадам Соваже скончалась и ведется следствие?

- Да.

- Повторите, как вас зовут.

Жиль повторил, постовой сделал пометку в блокноте.

- Проходите.

II

Тогда, днем, в коридоре было так темно, что ручку двери, ведущей в приемную, пришлось искать чуть ли не на ощупь. Теперь, вечером, Жиль изумился его запущенности. При свете электрической лампы с почерневшим от грязи абажуром коридор казался еще более длинным и узким, стены неровными и обшарпанными. В глубине, сквозь полуоткрытую застекленную дверь, виднелся дворик, загроможденный помойными ведрами и бачками.

Жиль нагнулся и подобрал цветок. Кто-то, ничего еще, видимо, не зная, принес покойнице цветы.

Дверь в приемную была распахнута. Свет горел, но комната была пуста; пуст оказался и кабинет, где царил полный хаос.

Подавленный тишиной, безлюдьем и убожеством, Жиль кашлянул, чтобы дать знать о себе, но не услышал в ответ ни звука. Зато взгляд его нащупал металлический шкафчик, на белой эмали которого рельефно выделялись красные сургучные печати.

В конце концов Жиль добрался до помещения, которое явно не могло служить ни гостиной, ни столовой: в этой комнате, где, шпионя за мужем, проводила большую часть дня мадам Соваже, еще стояла ее коляска. Здесь тоже все было в беспорядке: простыня на полу, на засаленном диване подушка сомнительной чистоты.

Внезапно Жиль обернулся: в проеме еще одной, последней двери, глядя на него, стоял доктор Соваже. Он глядел пристально, словно не узнавал посетителя. Волосы у него были всклокочены, лицо небритое. Без воротничка, в расстегнутой рубашке, в коричневых войлочных шлепанцах, он стоял и смотрел, а за спиной его, как декорация, виднелась бедная кухня, с порога которой на пришельца глазела нелепая толстая девица.

- Где Колетта? - безразличным тоном спросил врач.

- Пришла со мной. Но ей лучше не заходить. Она ждет в кафе на углу.

Врач вяло махнул рукой, словно приглашая: "Входите, если угодно".

Он имел в виду кухню. На столе, покрытом клеенкой, стояли белый эмалированный кофейник и две чашки, валялись крошки хлеба. У толстой девицы, несомненно служанки, вид был не менее ошалелый, чем у хозяина. Опустив руки, она застыла у плиты и даже не догадалась предложить Жилю стул. Прядь волос цвета конопли спускалась ей на лицо, большая бесформенная грудь вздымала корсаж.

- Что она сказала?

Морис Соваже говорил тихо, не подымая глаз. У Жиля перехватило горло при мысли, что перед ним человек, который почти десять лет исступленно любил Колетту и которого с такой фантастической преданностью любит она.

Все здесь свидетельствовало о тошнотворно убогом существовании - и полутемные, выходящие во дворик комнаты, и этот диван, заменявший врачу кровать, и железная лестница, ведущая на антресоли, в комнату покойницы.

Эта женщина, еще молодая и уже калека, проводившая целые дни в своей коляске; эта толстая бестолковая служанка, на которой лежало все хозяйство...

- Она верит, что вы этого не делали.

Ливо врача не просветлело. Он лишь посмотрел на Жиля лишенным всякого выражения взглядом и спросил:

- А вы?

- Я тоже.

Тем не менее Жиль никогда еще не был так близок к тому, чтобы понять преступника, никогда и нигде еще не окунался в атмосферу, в которой преступление казалось бы таким возможным, чтобы не сказать неизбежным.