Екатерина Хаккет - Уроборос

На мое появление в комнате мужчина-великан никак не отреагировал. Я постоял какое-то время на входе, слушая его чарующе-ужасную игру на гитаре, и потом всё-таки осмелился к нему подойти и показать, что я здесь. Хотя он, наверное, с самого начала уже знал об этом, но просто игнорировал меня.

Я встал возле него по левую руку с желанием начать разговор и тут заметил ещё одного слушателя в комнате. И к моему удивлению, это оказалась не Иззи и не моя знакомая средневековая леди Элион, а совершенно незнакомый мне человек. Мужчина сидел на диване возле огня и грел руки, с отрешенным видом смотря перед собой. Он был коротко стрижен и одет по моде прошлых десятилетий. Вместо грязного одеяния, что таскал Велисар, на незнакомце красовался вычурный вечерний костюм. В глаза бросалась белизна его выглаженной классической рубашки и блестящие носы черных туфель, в которых отражался огонь, а вместо пиджака его плечи накрывал черный жилет с золотыми пуговицами.

Я смотрел на худощавого мужчину со скрытым подозрением, и тут Хранитель тихо произнес, не переставая перебирать струны:

– Дайм, я думаю, вам стоит познакомиться. Мне пришлось тебя сюда притащить только по просьбе этой молодой души.

Человек в костюме обернулся ко мне. Его лицо излучало грусть. В мужчине не было ничего примечательного, за исключением того, что он показался мне знакомым. Я бы дал этому Хранителю не более тридцати лет. Ну, может, чуть больше. Что-то в его ровных чертах не давало мне покоя. Я смотрел на него, не в силах понять, где я мог его видеть. В голову лезли самые разные предположения: «Он какой-нибудь актер, примелькавшийся по телевизору? Телеведущий? Знакомый по работе? Кто-нибудь из школьных учителей, которого я не помню?» И мои догадки иссякли только тогда, когда мужчина вдруг недовольно нахмурился. Здесь я понял, что точно видел эти глаза и изгиб бровей. Почти каждодневно в зеркале, изучая свое отражение. Человек показался мне знакомым, потому что был похож на меня. У него были мои темные глаза и брови, а также правильной формы нос и мой треугольный подбородок. И у меня больше не было никаких предположений, кроме того, что предо мной сейчас сидел не кто иной, как сам Гилберт Дайм. Я видел этого мужчину когда-то давно на семейных фотографиях, пока мать их не сожгла в припадке истерики. Этот человек был моим отцом, и другого объяснения нашей похожести я больше не находил.

У меня возникли двоякие чувства. С одной стороны, мне захотелось обнять его, сказать «Привет!», а с другой стороны, я мечтал хорошенько съездить ему по физиономии за страдания родной матери и за то, что он бросил нас. И как всегда, вместо всех своих замыслов я просто обмяк на противоположном диване от Гилберта Дайма, не сводя с него глаз.

Музыка прекратилась.

– Я оставлю вас, – пробурчал Велисар и отставил гитару в сторону, поднимаясь с кресла. – Не хочу мешать.

– Я не знал, что ты умеешь играть на гитаре, – вдруг произнес я, не отдавая себе в этом отчета.

– Я тоже до сегодняшнего дня этого не знал, – заметил Хранитель. – Но всё оказалось очень просто. Забавная штука жизнь, – после этой фразы он растаял в воздухе, словно был не материальным телом, а миражем или технологичной голограммой из будущего.

Мы с Даймом-старшим остались один на один. В камине тихо потрескивали тлеющие угли, а человек в костюме молчал, не решаясь что-либо произнести. Блики живого огня устроили на нем игру светотени, рисуя чарующие узоры в его темных глазах, и я не знал, как себя вести при такой неожиданной встрече. Я кидался из крайности в крайность, так и не смея прийти к внутреннему компромиссу своих желаний. Я видел отца впервые, и поэтому что-то решить было достаточно сложно.

– Узнал? – наконец произнес темноволосый мужчина, сложив руки замком.

Я молча кивнул.

– Меня зовут Гилберт Дайм, если ты не помнишь, – чуть заметно улыбнулся тот. – А ты вырос, Винни, стал настоящим мужчиной. Ты не представляешь, как я горжусь тобой.

Его лживые слова пробудили во мне сильный гнев. Он не имеет права меня так называть и плеваться стандартными фразами мне в лицо. Он бросил нас, когда я был ещё ребенком! Мать страдала, а я ничего не мог поделать! Этот человек обрек нас на нищету и никчемное существование! Мы еле держались на плаву, и всё по его вине!

Я напряженно промолчал, сжав руки в кулаки, и Дайм-старший грустно покачал головой:

– Я думал, ты хотя бы сделаешь вид, будто рад меня видеть, поговоришь со мной. Ведь мы не виделись столько лет.