Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

— Говорят, Валентин, опять карманы чистишь? — спросила она, чуть улыбнувшись.

На этот раз совесть моя перед законом была чиста, и я имел полное право возмутиться.

— Пришить чужие грехи хотите, товарищ прокурор. Обижаете.

— Зря надулся. Шутка моя, быть может, и неудачная, но с намеком. Можешь ответить мне, как на духу: воровать тянет?

Ее откровенный приветливый тон меня подкупил. И ничего не оставалось делать, как ответить тем же.

— Если по-честному — тянет.

— Ну, а как думаешь, пересилить себя сумеешь? Если сейчас, в молодые годы, не завяжешь, дальше так оно и пойдет. Погубишь свою жизнь — ни семьи, ни детей, ни пенсии.

— Не знаю, как получится. Попробую…

Долго тогда мы с ней беседовали. И после об этом разговоре вспоминал я часто. В то время уже чувствовалось наступление хрущевской оттепели. И отношение к нам, вчерашним заключенным, вообще к преступникам, сильно переменилось. Нас, наконец-то, стали признавать за людей, пытались по-хорошему убеждать, воспитывать. И прокурор Гаспарова была одной из немногих, кто делал это не по-казенному, а с душой — натура, видно, была у нее такая. И не ее вина, что людей, подобных мне, замела, закружила воровская судьба. С такой силой, что вырваться из нее не мог. Выходя в очередной раз из зоны, ты попадал в прежнюю компанию, где были верные, преданные друзья, они же — воры. И все начиналось сначала.

В который раз задаю себе один и тот же вопрос: хватит ли сил навсегда порвать с прошлым и начать честную трудовую жизнь? На одной чаше весов — пример друга моего детства Кости, который обзавелся семьей, стал уважаемым человеком, все то страшное, что было пережито в лагерях и следственных изоляторах. И возраст, достаточно зрелый, чтобы осознать беспросветность воровской судьбы. А на другой… Самые близкие мне люди, кореша, готовые поделиться последним, — воры. Сколько выпито с ними за одним столом, сколько связано в жизни. И первая моя любовь Роза, с которой после долгой разлуки нас опять соединила судьба, — тоже воровка. Смогу ли я с ними порвать? Здесь, среди «братвы», я человек, меня уважают, на «сходняках» я равный. А окунись в эту самую порядочную жизнь — и будешь тыкаться, как слепой котенок. Ты же совсем не знаешь ее, «нормальной»-то жизни, ничему не обучен, кроме воровства.

Поделился своими сомнениями с Шанхаем.

— Не терзай себе душу, Лихой, — ответил он, обнимая меня за плечи. — Поверь мне, старику, — никто из нас в «нормальную» жизнь не воротится. Просто не сможет. В прежние годы, после войны, такие еще находились, и то единицы. А нынче я что-то не припомню. Хотя — дело твое. Завязывай. Наши воровские законы этого не запрещают…

Я ответил кивком головы: знаю. Самому же захотелось еще раз все обдумать. И главное — если уже решаться, то вместе с Розой. Чтобы могли жить спокойно, лишенные страха, что завтра ее или тебя «заметут».

Да, я не хуже Шанхая знал, что в те годы не было, пожалуй, ни одного случая, когда бы карманный вор, находясь на свободе, решил «завязать». Хотя и сроки стали давать большие. Желание красть засасывало, становилось потребностью, любимой «работой». Едешь в трамвае или в автобусе, и руки сами собой, против твоей воли, тянутся к стоящему рядом пассажиру, ощупывают его карманы.

И все-таки как мне тогда хотелось все это бросить. Ради нас с Розой, ради нее. Она родила бы мне сына, который вырос бы порядочным человеком, выучился. Ее мать, и сестра тоже очень просили меня повлиять на Розу.

Я попытался. Еще раз предложил ей пойти расписаться в загсе. Напомнил, что тогда мы могли бы жить у ее матери.

— Ты «завяжешь» и пойдешь работать. Я тоже. Страшно за тебя. «Мусора» нынче знаешь как свирепствуют.

Но на Розу мои слова, как видно, не действовали. Лицо у нее вдруг сделалось кислое.

— Ты, мой милый, кажется, начинаешь сходить с ума.

Что мне оставалось делать? Без нее не мыслил я своей жизни. Бросить Розу было выше моих сил… И все же после этой размолвки, нет-нет, да и пробегал между нами какой-то холодок.

…Дурные предчувствия меня не обманули. Не прошло и двух месяцев, как Роза опять «засветилась». Сидела в следственном изоляторе. Мы носили ей передачи. Суда долго не было.

Опять я один, опять разлука.

Московские воры облюбовали в то время новое место — в Раменском. Там, возле станции Фабричная, были построены жилые дома для рабочих ткацкой фабрики «Красное знамя». Точнее, бараки, хотя и трехэтажные. Население — почти сплошь женское, много девчат-ткачих. Этот поселок воры и «оккупировали». В бараках возникло несколько притонов, иначе «блатквартир». Перебрались сюда из Малаховки и мы с Геной.