Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

— К ворам обращаюсь особо, — продолжал начальник. — Скрывать не буду: зона здесь воровская. Но если кто-то вознамерится «мужиков» или еще кого обидеть — пеняйте на себя. Никаких денежных поборов, никаких «общаковых» касс. Наказание то же — на Шахан-гору, в спецлагерь…

Башкирский морозец был крепким, сердитым, мы стояли на плацу, перед бараками, постукивая нога об ногу, чтобы окончательно не закоченеть. Но вот, слава Богу, начальник закончил свою напутственную речугу. Добавил лишь, что наш этап двадцать один день будет находиться в карантине и у каждого из нас есть время подумать, как здесь себя вести.

Из пересыльной тюрьмы на Красной Пресне на стройку привезли человек семьсот. Кроме нас, московских, карантин отбывали зеки из Уфы и Куйбышева — их было что-то около тысячи. А в жилой зоне, где нас должны были поселить после отбытия карантина, проживало почти три тысячи человек.

«Воров в законе» в этой огромной массе заключенных было не так уж много. Даже после того как к здешним присоединились те, кто прибыл с нашим этапом, в том числе Полковник, с которым мы вместе сидели в камере и успели близко сойтись. Если учесть, что в зоне обосновалась многочисленная и сплоченная группировка «польских воров», а проще говоря — «сук», расклад был явно не в нашу пользу.

«Польские», о которых в разговорах с Иваном Александровичем мы упомянули вскользь, по случаю, в это время (напомню, что в Салават попал я зимой пятьдесят второго года) заявляли о себе все решительнее. Это были главным образом бывшие «воры в законе», исключенные на «сходняках» по причинам не столь уж существенным, а также примкнувшие к ним бандиты. А потому — считавшие себя обиженными зазря. Жить «мужиками» они не хотели и, объединившись, утвердили свою «идею», свои неписаные законы.

У них, как и у «воров в законе», основные дела решались на сходках, предательство каралось смертью. Так же по-крупному играли в карты. Но были и существенные отклонения. Закон разрешал им работать бригадирами, нарядчиками, поварами и подчиняться администрации лагеря. К тому же администрация их часто поддерживала, считая за положительное формирование.

С нашими у «польских» была постоянная и непримиримая вражда. Если «вор в законе» случайно — во время этапа или в зоне — попадал к ним, они под угрозой ножа заставляли его принимать их «веру» и в подтверждение этого целовать нож. Не подчинишься — зарежут. «Воры в законе» обходились с «польскими» еще суровее, не оставляли им никакого выбора — только смерть.

Когда я попал в Салават, во многих лагерях уже существовали так называемые «польские» зоны, которые мы презрительно называли «блядскими». К себе «поляки» никого не пускали. Были и «мужичьи» зоны, в которых все остальные жить не имели права. У мужиков в чести была «демократия» — все пользовались одинаковыми правами, никаких денежных сборов и «общаковых» касс. Хотя в «очко» играли и здесь.

Обо всем этом администрация знала и стремилась не допустить кровопролития. Когда прибывал очередной этап, начальник лагеря вместе с оперуполномоченным обычно объявляли вновь поступившим, что зона, к примеру, воровская и кто чувствует за собой «хвосты», пусть отойдет в сторону.

Так было и здесь. «Воры в законе» и им сочувствующие уже в карантине объединились и с первых же дней стали знакомиться с ворами из зоны. Те нас хорошо встретили. В кочегарке, где работал (точнее, числился, эксплуатируя «мужиков») вор Яша Одессит, устроили нам дружеский «прием» — с водкой и закуской.

Выпили, разговорились, пошли распросы об общих знакомых. Сам Яша, еврей лет сорока, отбывал десятилетний срок за карманку. Он нас сразу предупредил, чтобы, находясь в рабочей зоне, не связывались с монтажниками.

— Их здесь человек пятьсот. Вкалывают, что надо, и живут дружно, — объяснил Яша. — Так что с ними поосторожней. Очень не любят нашего брата.

— Пошли они к… матери, — сплюнул не в меру заядлый Полковник. — Зона наша, и точка.

— Ну, как знаешь, — спокойно ответил ему Яша. — Мое дело — предупредить.

Очень скоро нам пришлось убедиться, насколько он был прав. И причиной всему оказалась несдержанность того же Полковника. Впрочем, попади я или кто другой из воров в подобную заварушку, не даю гарантии, что все обошлось бы миром. Прощать обиды и терпеть унижения не в наших правилах.

Нефтекомбинат в Салавате — «сталинскую стройку» № 18 — возводили, что называется, всем зековским миром. (Как, впрочем, и Волго-Дон, остальные «великие стройки коммунизма».) Размах был огромный. В смену выводилось из разных зон до пяти тысяч человек. В том числе и «фашисты» — политические, осужденные по 58-й статье УК, и даже женщины. Спецодежду не выдавали, работали, кто в чем приехал. Мы, воры, «пахать», естественно, не собирались, и щеголяли на стройплощадке в модных дорогих вещах. На мне, к примеру, было кожаное пальто и отороченная мехом шапка из той же натуральной кожи. Это не говоря уже о темно-синем бостоновом костюме и хромовых сапогах. Один наш вид, как помню, у тех, кто «вкалывал», чтобы быстрее искупить вину и немного заработать на жизнь, вызывал отвращение. Хотя в то время мы принимали это за зависть, считая себя «белой костью». Одни лишь «сочувствующие» относились к нам с почтением и подобострастием, да и то скорее всего потому, что боялись.