Александр Гуров - Исповедь «вора в законе»

— Погоди, не распускай нюни, — перебил Полковник. — Вору быть трусом не положено. Зона должна быть наша, и этим все сказано. Предлагаю заводилу монтажников порешить. И тогда они станут как миленькие.

— И тогда, — продолжал гнуть свое Яша, — всех нас тут же прирежут. Осторожность во всяком деле нужна.

— Не слышал я что-то от воров о таком законе, — язвительно заметил Полковник.

Стали голосовать. У Яши нашлось несколько сторонников. Но большинство поддержало Полковника. Сам же Одессит воздержался.

Резать заводилу монтажников решили не мешкая, нынче вечером. С нами пошли на них «сочувствующие». Плотной стеной встаем у входа во «вражеский» барак, срываем дверь. Тут же монтажники гасят свет. А в противоположном конце длинного барака слышится звон разбитого окна: поняли, что ушел «заводила. Взвыла сирена, и мы, не достигнув цели, начали отходить.

Едва вернулись к себе, вбегают офицеры и надзиратели, с ними для устрашения — взвод солдат. На этот раз меня застали врасплох — сидящим на нарах в бостоновом костюме, поверх которого было накинуто модное пальто. «Этого взять», — скомандовал офицер. Меня обыскали, но никакого оружия не нашли. И тем не менее — щелкнул замок наручников. «Вперед!» — Через вахтенное помещение меня выводят за пределы зоны. — «На колени!» — Опускаюсь на колени. Наручники так и не сняли, гады. Гляжу, следом за мной выводят Полковника, Аркашу Москвича, Кургузого.

С полчаса держат всех на снегу. Колени и голени закоченели, весь дрожу. Потом подъехал «воронок». Дорога одна — в ШЛП, штрафной лагерный пункт. Там сразу бросают в одиночку. Холодрыга такой, что зуб на зуб не попадает. Заснуть невозможно.

Утром приходят начальник режима и «опер». — «Выходи»! — Ведут нас всех в запретную зону, на самую полосу, что отделяет лагерь от внешнего мира. — «Держите лопаты! Копайте!» Полковник негодует: «Да ты что, начальник, с телеги свалился. Чтоб нам, ворам, копать запретную зону! Да за такое, если и не прирежут, то звания лишат, это точно. Нет уж, уволь, «мужиками» жить не желаем». — «В одиночку его, — коротко отрезает начальник. — На десять суток».

Вернулись в зону уже не карантинную, а жилую, и сразу нас окружили свои. Среди них — Валька Шипилов, тоже москвич. К его мнению здесь прислушивались. Выслушав во всех подробностях историю с монтажниками, он сделал вывод:

— Вы с Полковником правильно решили — «заводилу» давно пора зарезать. Он воду мутит. Где же это видано, чтоб в законной воровской зоне какие-то там монтажники отказывались собирать деньги для нашего «общака».

— А с Яшки Жида, — продолжал Валька, за то, что лавирует и воздерживается на «сходняках», мы спросим… Не дай Бог нам упустить зону.

Умным оказался этот Шипилов, не случайно его здесь называли Дипломатом.

На другой день нас опять ожидала неприятность. Из управления приехали оперработники и следователи. И начали выяснять, как получился «шум» с монтажниками. Стали допрашивать нас поодиночке. Я все отрицал: ничего не знаю, в обогреваловке не был, в барак к монтажникам не ходил. Но на очной ставке один из монтажников показал, что меня он видел и что в рукаве пальто я, мол, держал нож.

Нас увезли в следственный изолятор, который был здесь же, за территорией стройки. Когда сажали в «воронок», заметил стоящие на путях товарные вагоны с прожекторами. В вагоны сажали людей. Говорили, что отправляют этап на Колыму — тех, у кого двадцать пять лет сроку. Подумалось, что уж лучше сразу в этот эшелон, чем под следствие. Все равно кончится этим.

В следственном изоляторе нас рассадили по одиночкам. Деревянные нары, матрац, одеяло, подушка. Постель на день свертывалась — спать или отдыхать разрешалось только ночью. В соседней камере оказалась женщина. С ней мы перестукивались. Узнал, что она тоже воровка, в лагере топором зарубила нарядчицу.

Мне предъявили обвинение по 59-й статье УК с применением Указа 1947 года. Короче — двадцать пять лет за бандитизм.

В апреле состоялся суд. Когда стали зачитывать приговор — не поверил своим ушам: признаков бандитизма нет, статью 59 3переквалифицировать на статью 74 УК РСФСР. Это значит — за хулиганство! Мне дали всего один год. Спасибо судье, хотя, как я теперь думаю, руководило им не только чувство гуманности и сострадания. Скорее всего — утвердившееся в то время в верхах и среди юристов мнение, что бандитизма у нас в стране социализма нет и не может быть.

Обрадованный, я перво-наперво даже не обратил внимания на то, что из пяти лет, которые мне осталось провести в заключении, два года суд предписал отбывать в спецлагере. Не иначе, как предстоит знакомство с Шахан-горой.