Анатолий Степанов - Парад теней

Он посмотрел на нее жалкими глазами:

- Что мне делать, Галя?

- Любить меня, дурачок, - сказала она и прижала его голову к своей груди. Халат мешал, и она, на мгновение оторвавшись от него, сбросила его. На мгновение, только на мгновение. Она мягко уложила его на бок и, словно успокаивая как младенца - соском в рот, дала ему большую грудь. Правой рукой она придерживала его голову, а левой делала то, от чего Кирилл тихонько постанывал.

16

Он был известен на Москве. В юности, в середине восьмидесятых, сын министра, плейбой, наглый и добродушный хозяин жизни, он и женился, как ему было положено тогда, на женщине своего круга. Династический брак с Галиной Праховой одобрили оба отца - банкир и министр. И он продолжал быть хозяином жизни, ибо тогда министр еще был главнее банкира. Но все проходяще. Министру пришлось убежать на скромную пенсию, и плейбою пришлось есть из жениных рук.

Конечно, у него было и гуманитарное образование, полученное без особого напряга, были старые связи, благодаря которым он занимал должности, позволявшие не надрываться на работе и получать вполне достойный минимум. Но папа и та светлая жизнь не приучали его к минимуму. И не приучили.

Сейчас он был пресс-атташе крупной спортивной организации и, понятное дело, как журналист проходил по богемному ведомству. Он любил клубиться среди коллег, артистов, режиссеров и дамочек при искусстве. И проводил время там, где собирались те, которым он тайно завидовал. Хотя он завидовал всем.

Его не прельщали нуворишские вертепы, в которых ночами резвилась артистическая молодежь, не помнившая его десятилетней давности праздничного существования. Он посещал профессиональные клубы, где знаменитости по старой памяти узнавали его.

Кузьминский нашел его с третьего (после Домжура и Дома актера) захода в нижнем буфете Дома кино. Пресс-атташе поил водочкой средних лет киноактера, который, напиваясь на халяву, должен был слушать.

Кузьминский подошел к стойке, взял для начала сто и блюдечко с оливками, развернулся к залу и сделал вид, что только что заметил пировавших:

- Антон! Эдик!

Пресс-атташе Антон поднял глаза, а реактивный артист Эдик - руку. Приветственно.

- А-а-а, Витя, - вяло обрадовался уже сильно теплый Антон. В трезвом виде он остерегался Кузьминского. Этот в любой момент мог умыть и за пошлые жалобы, и за глубокомысленно-идиотские сентенции, к которым имел слабость разочарованный в людях и гнетущей действительности Антон. Но сейчас он был доволен, что его узнал известный кинодраматург и прозаик. - Иди к нам.

Кузьминский поставил тарелочку и стакан на стол, хлопнул по плечу Антона, шлепнулся ладошками с Эдиком и уселся.

- Как жизнь? - страдальчески спросил Антон, имея в виду, так сказать, всеобъемлющий план. Воспользовавшись философской отстраненностью собутыльника, Эдик быстренько налил себе из бутылки заключительную сотку, выпил, и собрался откланяться.

- Мне пора, Тоша. Спасибо тебе. А Витя меня заменит. Заменишь, Витя? Пресс-атташе согласно кивнул.

- Как жизнь? - повторил он, на этот раз требовательно.

- Чья? Твоя, моя, современного общества? - уточнил Кузьминский, выпил и, раскусив, пососал оливку.

- Современного общества, - выбрал объект Антон. - А значит, твоя, моя.

- Хрен-то! Моя - это только моя приватная жизнь, Антон. Оно, конечно, человек, как утверждают марксисты, животное общественное, но марксисты, утверждая это, об одном не подумали: я - не животное. Давай поговорим о чем-нибудь другом, Антон. О качестве здешней водки, к примеру.

Услышав милое слово "водка", Антон потянулся за бутылкой и, увидев, что она пуста, удивился:

- Ай да Эдик! И когда успел ее прикончить?

- Успел, как видишь. Что, кстати, является косвенным подтверждением хорошего качества здешней водки. И второй вопрос снят с повестки дня.

- Нет, - не согласился Антон и встал, - не снят. Окончательный вердикт по качеству водки будет вынесен по проведении повторной, контрольной дегустации.

Шутил и одновременно проверял себя на устойчивость. Удовлетворился проверкой и направился к стойке. Поулыбался там с буфетчицей, вернулся с полной бутылкой, поставил на стол и отбыл за закуской. Принес колбаски и сыру. Утомился от походов к стойке и, уронив руки вниз, растекся по стулу, отдыхая. Встал и Кузьминский, чтобы сходить за очередной своей соткой. Проследив за ним и дождавшись его возвращения, Антон спросил с пьяноватой обидой:

- Моей, значит, брезгуешь?

- Что значит твоя или моя? Она одинаковая, Антон.