Анатолий Степанов - Парад теней

Они полюбовались чуток темно-синим красавцем, а потом бесцеремонно влезли в него и помчались по Садовому к Мещанским.

Контраст меж празднично сияющей и глубокой синевой "гранд чероки" и облезло белым двенадцатиэтажным бараком-домом Кузьминского был настолько разителен, что Сырцов недовольно пробурчал:

- Ты бы, Витек, квартиренку поменял. Доплатил и поменял. Не бедный же.

- Некогда, - вздохнул Кузьминский, выпрыгнул из джипа, в последний раз обернулся к Сырцову: - Я буду волноваться, Жора.

- После двенадцати.

- Что после двенадцати?

- Волнуйся после двенадцати, если спать не будешь.

* * *

Из окон ресторана виделась неподвижно плоская, цвета нечищеного серебра, вода Финского залива, и от этого все знакомое было незнакомо, все внове: и ресторанный зал, и публика, и оркестр на возвышении, и совсем еще недавно такие привычные и близкие люди за столом. Слад кая тоска неузнаваемости. Сладкая тоска по тому, что прошло. Сладкая тоска по тому, что не произойдет никогда.

Дарье захотелось плакать, и она вымученно улыбнулась. Марин поймал ее улыбку и, правильно вычислив ее как предвестницу тихих слез, смешно кинул свою голову щекой на стол, чтобы с просительной лаской заглянуть в Дашины глаза. Даша улыбнулась еще раз, и желание плакать оставило ее. Она положила ладонь на кругло-гладкую миллионерскую голову и искренне похвалила:

- Вы - кудесник, Борис Евсеевич.

- Я готов быть кем угодно, лишь бы вы не плакали. Вы ведь плакать собрались? - проницательно осведомилась голова на скатерти.

- Передумала, - сказала Дарья и рассмеялась.

- Ну и слава богу! - возрадовался Борис Евсеевич и, подняв голову со стола, орлиным взором отыскал не вовремя отлучившегося метрдотеля. Видимо, помимо финансовых своих талантов, Борис Евсеевич обладал способностями гипнотизера и экстрасенса, потому что исчезнувший было метрдотель материализовался у их столика как бы из воздуха.

- Внимательнейшим образом слушаю вас, Борис Евсеевич.

- К финалу, Марик, изобрази нам что-нибудь эдакое...- Борис Евсеевич руками показал нечто пышное и волнообразно колеблющееся.

- Понятно, - моментально сообразил Марик. - А из напитков?

Беседу прервала Анна. Она лениво спросила метра:

- А почему в вашем заведении народонаселение такое серое?

- Чего не знаю, того не знаю, - после паузы, ничего путного не придумав, чистосердечно признался Марик.

Анна же и поделилась своими соображениями:

- Все тут серые оттого, что нас с Дашкой не узнают.

- Они просто стесняются, - льстя, защитил клиентов ресторана метр.

- Если бы даже стеснялись, то все равно ненароком поглядывали бы, мрачно возразила Анна. - Эти люди нас не любят.

- Все отменяется, Марик, - заявил, просчитывающий все на три хода вперед неунывающий Марин. - Обойдемся без финала. Как тот композитор, имя которого я малость подзабыл, чью неоконченную симфонию исполняют в каждом приличном концерте. Так что не все неоконченное - плохо. Но я вижу твои встревоженные глаза, Марик. Успокойся. Мы не завершим только симфонию. Счета это не касается.

- Хоть ты нас развлекаешь, Боб, - ворчливо похвалила его Анна.

- Туда, где вас узнают, девочки! Туда, где вас любят, красавицы! Туда, где вами восхищаются, великолепные мои артистки!

- Твои темпераментные речи, безусловно, беспощадно правдивы и необычайно глубоки, наш безотказный Вергилий, - по достоинству оценила Анна слова и намерения Бориса Евсеевича. - Но такого места нет ни на одном из кругов ада.

- А на кой нам ад? Пусть по нему Вергилий с Данте шляются, если им так этого хочется! - поддержал разговор весьма образованный для миллионера Круглый Боб. - И не Вергилий я вовсе. Я счастливый человек, ибо имею возможность сделать приятное обожаемым мною дамам. Я счастливый и состоятельный человек, Анна. И я найду такое место!

Анна еще раз с отвращением осмотрела громадный зал и спросила в недоумении:

- Так какого худенького мы здесь сидим?

* * *

В половине десятого Сырцов открыл дверь своей квартиры и вошел в непроглядно тихую прихожую. Щелкнул выключателем и по нетронутому расположению второпях разбросанных мелких вещиц понял, что после их почти одновременного ухода Дарья сюда не возвращалась. На полке подзеркальника лежала забытая ею черепаховая расческа. Он посмотрелся в зеркало, поправил пробо р драгоценной этой расческой и сказал себе, симпатичному, тому, который в зеркале:

- Она просила беспокоиться. А я не беспокоюсь. Почему же?