Питер Мэй - Человек с острова Льюис

Насчет еды Кэтрин была права. Она подвела нас к столу, и мы сидели среди общего шума, прихлебывая жидкий безвкусный овощной суп, а потом вылавливая кусочки зеленой картошки и жесткого мяса, плавающие в жире. Я почувствовал, что настроение у меня портится. Кэтрин только ухмыльнулась:

— Не переживайте. Я тоже папистка. Католиков тут не любят, так что надолго мы не задержимся. Святоши могут приехать за нами в любой момент.

Не знаю, как долго она успокаивала себя этой фразой. Прошел еще год, прежде чем случай на мосту привел в наши стены священника.

В школе папистов тоже не любили. Деревенская школа располагалась в строгом здании из серого гранита и песчаника с высокими арочными окнами. В башне находился колокол, который звал нас на уроки. Ниже башни был выбит в камне герб попечительского совета школы, а под ним — дама в длинных одеждах, которая рассказывает ученику о чудесах света. Когда я смотрел на этого ученика — или ученицу? — в юбке, с короткими волосами, я всегда думал о Кэтрин. Хотя создатель изображения, скорее всего, имел в виду мальчика времен античности. Под всем этим красовалась дата: 1875.

Поскольку мы были католиками, нас не пускали на утренние собрания. Это была исключительно протестантская традиция. Не то чтобы я огорчался. К Богу я пришел гораздо позднее, и, как ни странно, это был протестантский Бог. Но мы должны были стоять на площадке возле школы в любую погоду до самого конца собрания. Нас, промокших до нитки, часто пускали в здание, где мы сидели в холодном классе, стуча зубами. Не понимаю, как мы живы остались. Что еще хуже, мы были из Дина, и это отделяло нас от остальных. После уроков все могли побегать на улице или пойти домой, где их ждали родители, братья и сестры. Мы же строились парами под свист и улюлюканье других детей и отправлялись в приют, где еще два часа сидели в тишине, делая домашнее задание. Относительно свободно мы себя чувствовали только за едой. Да еще перед сном нам давали немного свободного времени, а потом загоняли в холодные темные спальни. Зимой эти часы занимал мистер Андерсон своими уроками шотландских танцев. Удивительно, но танцы были его страстью. К рождественскому балу мы все должны были уметь танцевать па-де-ба и рилы. А вот летом слишком светло, чтобы заснуть по сигналу отбоя. В июне в одиннадцать вечера на улице было еще светло как днем. Я просто не мог лежать в кровати, зная, что в мире вокруг полно приключений. Очень быстро я нашел черную лестницу, которая вела с первого этажа восточного крыла в погреб. Там я мог отпереть дверь в задней части здания и выйти в надвигающийся сумрак. Перейдя на бег, я очень быстро оказывался под защитой деревьев, росших вдоль границы территории приюта. Оттуда я мог идти куда хотел. Правда, я никогда не уходил далеко. Я всегда был один. Питер быстро засыпал, а другие, если и видели, что я ухожу, никак этого не показывали.

Впрочем, такие одиночные выходы я совершал всего три-четыре раза. Все закончилось в тот вечер, когда я обнаружил кладбище. Было уже поздно: когда я выскользнул из спальни, сумерки уступили место темноте. У двери я остановился и прислушался. Кто-то из мальчиков тихо похрапывал — словно кошка урчала. Один из младших говорил во сне, без умолку рассказывал о своих тайных страхах. Спускаясь в темноту, я чувствовал, как от лестницы поднимается холод. В погребе было темно и влажно, там стоял какой-то кислый запах. Я так и не узнал, что там держали, потому что боялся задерживаться. Задвижка на двери немного покапризничала, но открылась, и я вышел. Осмотрелся, потом рванул с места вперед и бежал, пока не оказался под защитой деревьев. Обычно я переваливал холм и спускался к деревне. Там фонари отражались в реке. Когда-то в этом месте вращались колеса больше десятка мельниц. Сейчас там было тихо и пусто, только мерцали огоньки в нескольких окнах. По обоим берегам реки круто поднимались деревья и дома. Футах в ста над рекой протянулся мост. Однако сегодня в поисках чего-нибудь нового я повернул в другую сторону — и вскоре обнаружил металлические ворота в высокой стене, охватывающей сад с востока. Из окон Дина этого места не было видно за высокими деревьями. Я даже не подозревал, что здесь есть кладбище! Открывая ворота, я чувствовал себя Алисой, уходящей в Зазеркалье. С той только разницей, что я уходил из мира живых в мир мертвых.

Влево и вправо уходили целые улицы надгробных плит, над ними клонились плакучие ивы. По левую руку от меня лежала Фрэнсис Джеффри, умершая 26 января 1850 года в возрасте семидесяти семи лет. Не знаю, почему, но эти имена отпечатались у меня в памяти так же четко, как были вырезаны на могильных камнях. Дэниэл Джон Камминг, его жена Элизабет и их сын Алан. Я позавидовал им: они были вместе при жизни и остались вместе после смерти. Моя мать похоронена неизвестно где, а кости отца покоятся на дне моря.