Юрий Комарницкий: Возвращение на Подолье

Валерий Вейсгейм в обществе девушек мгновенно терялся. Чем это объяснить, Франц не знал. Оставалось лишь догадываться, делая выводы из рассказов Вейсгейма о его детстве и юности. Его отец систематически избивал мать. Вплоть до совершеннолетия он был буферной зоной, защищая мать от зверств отца. Детства и юности не было. Отсюда замкнутость, стремление к одиночеству.

В кафе они не попали. Распить купленное вино оставалось только в подъезде. Когда они вошли в освещенный подъезд, Франц внимательно рассмотрел ту из девушек, которая представилась Наташей. Девушка оказалась потрясающе красива. Огромные, миндалевидные глаза были теми глазами, которые с детства грезились художнику, о которых он тайно мечтал. Ее лицо смело можно было назвать классическим. Франц понял: перед ним не знающий себе цены самородок. Незамеченной такая девушка могла оказаться только в глубинке огромной страны.

Они поднялись на лестничную площадку третьего этажа и распили первую бутылку. Где-то этажом или двумя выше веселилась такая-же неприкаянная компания. Сквозняком принесло запах дыма с примесью конопли. Девушки оживились.

— Эй, Тагир, это ты там наверху? Валите сюда, курнем вместе!

Сверху ответили:

— Лорка, что ли… Поднимайтесь к нам, забьем по косячку.

Они поднялись. На площадке четвертого этажа, прислонившись к стене, стояли два парня.

— Познакомьтесь, это Тагир и Фуат с нашего микрорайона.

Парни были двоюродными братьями. Высокого роста, с крючковатым носом Тагир и худой, вертлявый Фуат.

— Ты аткуда, земляк, мы что-то раньше тебя здесь не видели.

— Я приехал с Украины недавно, пару месяцев назад.

— С какого города?

— Есть такой городишко на юго-западе Украины. Называется Жмеринка.

— Ты серьезно из этого города? — Фуат ударил Франца по плечу. — Из твоего города со мной пацаны служили. Отличные ребята.

Контакт был установлен.

Марихуану Франц пробовал впервые. Из носка Тагир вытащил целлофановый пакет, из которого извлек темнокоричневый шарик спрессованного зелья. Комок тщательно раскрошил и смешал с табаком. Они пустили “косяк” на пятерых.

— А теперь держи, Франек, “пяточку”, — протянул Тагир папиросу, в которой оставалось на несколько затяжек.

Франц хотел отказаться, но последовавшие слова показали, что этим ему оказали честь.

— Держи, держи, это самый кайф. “Пяточка” не каждому фраеру достается.

В следующие минуты Франц почувствовал, как его мысли завертелись в бешеном водовороте, а ноги парализовала неведомая сила.

Возле унитаза на цементном полу сидели двое из касты отверженных. У них даже не было матрасов. Вот так час за часом, день за днем, месяц за месяцем эти мученики сидели и ожидали своей участи. В тех камерах, где под нарами валялись клоки ваты и обгорелые куски матрасовки, им удавалось поспать “с комфортом”. Но в большинстве камер, и в этой в том числе, цемент под нарами был покрыт лужами.

Новичок лежал на самом краю верхнего яруса, пытаясь отодвинуться от Равиля. Покрытый чешуей псориаза уголовник в самом деле походил на страшного паука. Его пальцы ощупывали тело новенького, вызывая страх и отвращение.

— Ты, Валек, не переживай, прийдем на зону, будешь возле меня в кочегарке работать. Вместе жить будем, — шептал на ухо все больше прижимаясь к нему уродливым телом.

Камера не спала. Все ждали финал, нисколько не сомневаясь в способностях рецидивиста и слабости духа новенького. Когда отодвигаться было уже некуда, Валентин зашептал:

— Равиль, давай заканчивай, я не такой!

После неуверенных слов раздался зловещий голос:

— Если ты меня не послушаешь, я тебе сейчас кадык вырву.

Он схватил скрюченными пальцами Валентина за горло и надавил.

— Запомни, змей, я сижу за пять убийств. За тебя мне треху добавят, ни х… больше.

— Не нада… кругом не спят, — упавшим голосом выдавил Валентин.

— Да ты чё! Все давно уже дохнут [17] Спят … Не бойся, возьми в руку!

В камере стояла гробовая тишина. Глаза у всех были открыты.

— Так, харошо, — шептал Равиль. — А теперь давай я тебе заеду.

— Хватит, Равиль, давай завтра, хватит, — упрашивал тот. — Я больше не хочу.

— Молчи, змей поганый, убью! Ближе подвинься!

Новенький, побелев, как полотно, опять повернулся к татарину спиной. В следующий момент раздался лязг замка. Железная дверь открылась. В камеру с матрасом под мышкой вошел грузный мужчина восточной национальности. Это был Константин Харасанов.