Юрий Комарницкий - Возвращение на Подолье

— Равиль, завязывай, успеешь его зафаловать [18] уговаривать. , — сел на нару Калуга, и все в камере, словно по волшебству, последовали его примеру. На какое-то время дрожащий новичок получил отсрочку “приговора”.

— Что-то ты для этапа запоздал, земляк. Откуда привели, с карцера, что ли? — уставился на Харасанова Калуга.

У Константина болела спина. Прежде, чем бросить его в “пресс-хату”, его умышленно держали в “стакане” — металлическом ящике, где пространство позволяет находиться только в сидячем положении.

Желание администрации расправиться с Харасановым руками уголовников было столь большим, что время подсадки в камеру затянулось до глубокой ночи. Ночью надзор ослабевал и многие неугодные лишались жизни. Ответ Харасанова прозвучал неубедительно:

— Сначала был у следователя, а потом держали в “стакане”.

Калуга осклабился, сверкая рандолевыми зубами.

— Да кто тебе поверит!? Ты, видать, “ломанушка” или “петух”! Говори сразу, узнаем, будет х…о.

Выдвигать подозрение такого характера, не имея на то основания, во всех тюрьмах и лагерях считается прямым оскорблением. Харасанов понял, что в этой камере до утра ему не дожить. Через час по тюремному “телефону” они узнают, что он бывший майор милиции и уже к утру начальник тюрьмы проверит качество его гроба. Харасанов, как леопард, метнулся к Калуге и нанес сильнейший удар кулаком в челюсть. Удар отбросил Калугу на лежавшего рядом Равиля.

— Эй, орелики, а я при чем!?

В следующее мгновение Константин стащил Калугу с нары и с холодной жестокостью стал избивать ногами.

— Ты чё, змей, делаешь?.. У-у-у, не бей!.. Я же пашутил!

За Калугу никто не заступался. Каждый из уголовников в душе ликовал.

— Я тебе, падло, кадык вырву!.. Кто петух? — цедил Харасанов, продолжая пинать Калугу.

Один из ударов пришелся по затылку. Калуга потерял сознание.

— Ну, кто еще хочет? Может ты, старая вешалка? — он по-блатному ткнул пальцами в подбородок пытающегося казаться равнодушным Равиля.

— Э-э-э, земляк, ты не путай, — закряхтел старый рецидивист. — Ваши дела — разбирайтесь сами.

Калуга в сознание не приходил.

— Приехал земляк. Да ты, кажется, его кончил! Ништяк, теперь пойдешь по 88 1статье, — сказал кто-то в камере.

Дверь со скрежетом распахнулась. Те, кто был за дверью, явно следили за происходящим. Но в жуткой тесноте и при плохом освещении ход событий прапорщиками был прослежен неправильно. Ожидая увидеть убитого Харасанова, они увидели на полу хорошо известного в тюрьме Калугу.

— Кто бил?.. Кто?! Ага, убили! Пойдешь на вышку! — осмыслив происшедшее, набросились они на Константина.

Харасанов не думал сопротивляться. Они заломали ему руки, потащили к выходу.

Неожиданно из глубины камеры к выходу метнулся новенький. Выпучив глаза, разорвав на груди рубашку, он истерически закричал.

— Заберите меня отсюда! Они меня хотят опедарастить! Суки, гады! Заберите меня отсюда!

Его вытолкнули вместе с Харасановым в коридор. На тюремной галерее их сковали наручниками и повели к офицеру ДПНСИ.

Дежурный помощник начальника следственного изолятора от злости покусывал губы: “Опять не получилось. С ним необходимо быть поосторожней. У этого человека сила духа и сила физическая сочетаются необычайно. Какого черта с ним возятся?! Скорее бы осудили и увезли в зону. Пусть там строчит жалобы.”

— Снимите с них наручники. Вот вам, Харасанов, ручка и бумага. На этот раз вам придется писать не жалобу, а объяснительную. Напишите подробно, за что вы убили Мартынова.

— Послушай, майор, — Харасанов рассмеялся, — не бери меня на пушку. Он жив. Не забывай, что я двадцать лет проработал в милиции.

— Ладно, ладно, — ухмыльнулся дежурный, — ну, избили, нанесли тяжкие телесные повреждения. Впрочем, это мы еще выясним. А ты, Корольков, — жестким голосом обратился к Валентину, — пиши, кто именно к тебе приставал с попыткой принудить к мужеложству.

— А чё писать?.. Я его фамилии не знаю, я т-т-только знаю, — сказал заикаясь, — его зовут Равиль.

Майор из письменного стола вытащил ящик с картотекой.

— Этот?

— Т-т-точно, он самый.

— Н-н-нда, — майор опять ухмыльнулся. — Хабибулин в своем амплуа. Не вылазит с “особняка”, а успокоиться не может. Пусть они пишут, — обратился к прапорщикам, — а я в санчасть.

Через десять минут он возвратился. Объяснительные были готовы. Майор бросил их в ящик стола.

— Харасанов, собирайтесь, сейчас пойдете в другую камеру.