Андрей Воронин - Комбат. Восемь жизней

Но заставить забыть то, что является смыслом жизни, главным якорем? Отказаться от полноценного бытия, стереть из памяти то позитивное, из чего строится личность? Такому воздействию психика сопротивляется, даже если она ослаблена или повреждена. А врач превращается в палача. Это Виталий Юрьевич понимал хорошо. Как понимал и то, что если он не станет палачом Алениной души, то погибнет от рук обычного киллера.

К сожалению, лучшим методом для достижения запланированного результата были медикаменты. Нитразепам, анксиолитик с выраженным снотворным эффектом, казался Виталию Юрьевичу самым подходящим. Кроме того, именно этот препарат он привез с собой в достаточном количестве. Беспокоить шефа просьбами выпустить его в аптеку и приобрести что-нибудь менее агрессивное не хотелось.

Нашпигованная бензодиазепинами, Алена постоянно спала или находилась в полудреме. Улучшения аппетита не наблюдалось, хотя обычно подобный эффект присутствует. Она молчала, даже когда доктор пытался говорить с ней во время редких моментов пробуждения. Понять, насколько прочно забыла она прошлую жизнь, было невозможно. О том, как причудлива бывает человеческая психика, Виталий Юрьевич знал не понаслышке. Случалось, память возвращалась через месяцы или годы. Попадались больные, которые столь умело скрывали свои воспоминания, что лишь специальное обследование указывало на то, что кластеры памяти не пусты. Однако это не означало, что носитель информации готов поделиться ею.

Наука и личный опыт доказывали, что отнюдь не память, а воля является основной движущей силой личности. Если убить волю — не помогут ни воспоминания, ни заново сформированные прошлое и настоящее. Алена, впадая в дрему и безразличие, производила впечатление окончательно сломленного существа. Но иногда из-под ее век вырывался настоящий огонь, и тогда Виталию Юрьевичу становилось не по себе. Он невольно прижимал локтем полу пиджака, карман которого оттягивал тяжелый пистолет. Что, если у нее не реактивный психоз, а стандартная, эндогенная шизофрения? В медицинском учреждении есть санитары, специальные средства, тревожные кнопки, водометы. И все равно случаются жертвы среди персонала…

Еще не прошло и суток, как он остался один на один с Аленой Игоревной, а казалось — миновала целая вечность. Пустые комнаты дома-дворца, безлюдные аллеи сада-парка, высокие стены, бликующие тусклыми видоискателями… И неестественная, пугающая тишина, гулко реагирующая на звуки «оттуда», с моря, из-за ограды.

«Главное — не выпускать ее из виду и колоть новую порцию нитразепама, не дожидаясь окончания действия предыдущей», — убеждал себя Виталий Юрьевич, готовя очередной шприц.

Светлана позвонила в семь утра, когда хирург с ассистенткой еще спали. Она коротко сообщила, что будет не позже девяти, и оборвала разговор, не дожидаясь ответа или комментариев. Марина вскочила с постели и сразу отправилась в «звериную палату». Там в высоком плетеном вольере приходил в себя Енот. Он был вялым и ослабленным, но сумел сходить в туалет на кучу опилок. Это было добрым знаком. Марина попоила животное, дала разведенной в воде смеси для грудных — идеальная звериная пища в послеоперационный период. Потом укол снотворного, обработка швов и снова в вольер на чистую подстилку. Грязные опилки во двор, за забор, чистые — в угол.

«Вы мне слишком мало платите, Светланочка. Я и младший хирург, и медсестра, и скотница, и управляющая имением, — мысленно беседовала она с хозяйкой. — Еще и за доктором приглядываю, в постели развлекаю, от глупостей оберегаю… Так что не он, а я реализую ваш странный проект. Без меня все бы давно рухнуло, а вами, извините, занялись бы соответствующие органы…» Девушка не заметила, что предъявляет свои претензии не «про себя», а вполголоса.

— Сама с собой разговариваешь, медсестра Левко, — отозвался Кирилл, — речь репетируешь?

— А если и так? Ты же будешь жевать и мямлить, застесняешься, уйдешь в терминологию…

— Мариша, не зарывайся! В терминологию я с госпожой Волошко еще ни разу не прогуливался — не понять ей, а про соответствующие органы лучше молчи. Света, может, и придумала наш пошивочный цех, но людей и зверей мы с тобой и режем и шьем. И, — тут доктор звонко шлепнул ассистентку по тугой попке, — нам это и подходит и нравится. Не так ли, милая? Пошли к Пете, проверим, не заговорит ли сынок в честь приезда спонсорши…

Петя не спал. Он смотрел в потолок или даже сквозь него. Папа с тетей Мариной снова и снова трогали его, ворочали, нажимали на живот, оттягивали или приподнимали веки. Заставили помочиться в стеклянную банку и унесли ее вместе с содержимым. Потом предложили сок, кашу, тертое яблоко. Старшие сегодня торопились, разговаривали громко, подшучивали. Кажется, его не собирались пока выносить на улицу, потому что не заставили одеться. Он так и остался в ночном балахоне. Куда девались джинсы и рубашка — неясно. Обычно по утрам они лежали на стуле рядом с кроватью. Но чем закончилось вчера, Петя не помнил. Кто-то раздел его и уложил, а одежду забрал. Возможно, в стирку? Или спрятал в какой-нибудь шкаф? Если бы он мог спросить! Но говорить не хотелось, не получалось. Скоро взрослые уйдут. Тогда он встанет и поищет. Не показываться же к Еноту в белой хламиде с цветочками по подолу?