Альгерд Бахаревич - Белая муха, убийца мужчин

Муж Босой договорился, что они заночуют в соседнем городке, у одного из его бывших сокурсников. А пока что весь день был впереди. Они вошли в замок, который вкусно пах навозом и плесенью, так как раньше здесь что только не размещалось: колхозные конюшни, «авашчэбаза», общежитие, склады, ЛТП… Он вонял всеми шестьюдесятью годами известной всем Истории, вонял остатками двадцатого века, и сердце у Босой защемило, когда она увидела кирпичный щебень, истлевшие вещи, некогда принадлежавшие людям и женщинам, и глубокие раны на выцветших и облезлых, как старая кожа, стенах.

Они бродили по Замку втроём: она, муж и приятель мужа, его бывший однокурсник. Однокурсник рассказывал об истинной истории Замка, а муж вставлял свои замечания, всегда очень меткие, и оба они с улыбками опекунов смотрели на Босую, ласково отмечая про себя, как светятся её глаза — она ни о чём таком раньше не слышала.

Они ходили по рухнувшим балюстрадам и гулким полузатопленным коридорам, взбирались на кучи щебня, и кирпич трещал у них под ногами, и где-то в глубине замка стонало время, и капала вода в нижних этажах, громко, тоскливо, размеренно… То и дело им попадались люди: художники, что открывали для себя прошлое, какие-то нищие, а то и крестьяне, что до сих пор приходили в никем не защищённый замок, чтобы стырить что-нибудь, что ещё могло пригодиться в хозяйстве. Тогда ещё никто не слышал ни о каком ЮНЕСКО, а если и слышал, то никогда не думал, что Замок также может оказаться под его охраной.

Вдоволь набродившись по Замку и насытившись интеллектуальной беседой, они присели во дворе, Босая достала приготовленные с утра бутерброды, а однокурсник мужа — бутылку местной самогонки. Мужчины выпили по три чарки, Босая также сделала один глоток — самогон обжёг внутренности, перехватило дыхание, а сам Замок после этого глотка вроде бы изменил свой облик. Вроде бы подмигнул Босой: думаешь, здесь давно уже никто не живёт? Думаешь, здесь царит мерзость запустения, здесь, между истлевших стен и куч щебня? Нет, панночка, здесь есть жизнь. И она наблюдает за тобой через щели. Наблюдает стыдливо, но внимательно. Гораздо более внимательно, чем ты думаешь.

Выпив, мужчины тихо затянули песню. Они пели хорошо, у обоих были неплохие, сильные голоса, натренированные в университетском хоре и на кухонных посиделках, на рыцарских турнирах и в летних походах по нашей потерянной Атлантиде, у костров, под чистый, как слеза, самогон. Это была красивая песня: «Ой гарэла Ганна…» — тянули мужчины, и Босой хотелось подпевать, но она смущалась, сама не знала, почему. Наверное, надо было ещё выпить, но самогона она боялась. Самогон была мужским напитком, от которого Босой могло стать плохо, а она очень хотела быть хорошей женой и надёжным товарищем своему молодому мужу.

Мужчины посидели, однокурсник выкурил вонючую, как горелая шина, дешёвую папиросу, он признавал только такие, которые курят простые мужики. Они повели Босую дальше и всё рассказывали, рассказывали о князях Якутских, о Казимире Якутском, который был отважным патриотом, не чурался простого народа и к тому же прославился как поэт — это он написал красивую песню про Ганну, а потом этот факт как-то забылся, как и сами подвиги погибшего на войне с москалями Якутского.

Мужчины так увлеклись своей беседой, что забыли о Босой, а она, решив догнать их чуть позже, скрылась в тёмном углу, где не было ни одной живой души, присела, справила малую нужду, слушая их голоса, которые неторопливо удалялись… Потом вышла и загляделась на заросшую мхом стену, остановилась, задумалась о том, как бы она жила здесь, если бы родилась триста лет назад, и кем была бы, и что должна была делать… и сама не заметила, как тихо запела под нос — о том, как привязали Ганну к высокому дереву… «Красивая песня, — словно соглашаясь, сказала какая-то старая нищенка, что вдруг явилась перед Босой. — Хорошо твои хлопцы поют…»

Босая увидела сморщенное, похожее на кусок замковой стены лицо с неожиданно нежными, умными глазами. И почувствовала её запах — какой-то звериный.

«Никто этой песни уже не знает, — сказала нищенка, обрадованная, что Босая не собирается её прогонять. — А я знаю…»

Босая кивнула. Надо было идти к мужчинам, но почему-то не хотелось. Хотелось слушать эту старуху. Хотелось услышать от неё что-то важное.

«А ещё я знаю, что так оно и было всё, — улыбнулась нищенка во весь щербатый рот. — Так и было. Этот пан её просил, Ганульку ту, просил, а она не дала. Тогда пан и разозлился. Мужики, они очень злые бывают. Сама знаешь. Знаешь же?»