Николай Иванов - Тот, кто стреляет первым

– Мы их масксетью прикроем…

Но не предали комбата, опрокинули навзничь солдатские уловки офицеры, словно сами никогда никого не любили:

– Выполнять приказ!

Не любили!

И, выкраивая время между загрузкой боеприпасов, укладкой дополнительных магазинов в «лифчики» – пусть простят женщины, но разгрузочные жилеты с множеством карманов для всякой мелкой ерунды, нужной в бою, с времен Афгана в армии называют «лифчиками», – готовясь к бою, терли осколками кирпича свои острогрудые боевые машины солдаты. «Убирали бабье», распускали «гарем» – стирали с брони женские имена, некогда любовно выведенные на башнях и, словно иконки, украшенные цветастыми окладами. Крошился красный кирпич, перетирая белую краску на зеленой броне. Исчезали Раи, Веры, Нади – кто жена, кто невеста, кто просто обещал отвечать на письма.

Дольше всех сопротивлялась Люба, Любовь – ее надпись не успела ни выгореть, ни заветриться, потому что только вчера ее самолично вывел на новенькой броне жадный до первого своего боя лейтенантик. Но кирпич, взятый с развалин местной школы, знал свое дело, и обереги, символы, образы, имена все же постепенно уменьшались, исчезали с брони. Так художники ластиком стирают ненужные детали в своих набросках. Только разве могли они быть лишними – те, кто любил и кого любили, кто истово ждал и к кому всей душой стремились!

Но в глубине души все же соглашались со своим комбатом солдаты: а ведь и впрямь нельзя подставлять под гранатометы, мины, разрывные и трассирующие – вообще никакие пули – женские имена. Сами – ладно, уж как-нибудь, как повезет, с божьей помощью и родным АКМС, который «Автомат Калашникова модернизированный складывающийся».

…И вел на закате в атаку на горный укрепрайон свои острогрудые, ребристые боевые машины теперь уже с Петями, Колями, Иванами, с русскими парнями, Герой России, майор с обгоревшими ушами и со срезанным безымянным пальцем, на которое теперь уже никогда не наденется обручальное кольцо. Плясали под огнем «Вера» и «Надежда», прикрывая друг дружку. Вертелась на одном месте с перебитой гусеницей «Зоя», не прекращая огня. Отстреливалась до последнего, даже не ведая набитым железом, боеприпасами и электроникой нутром, что ее имя означает «жизнь». Казалось, стерли солдаты имена любимых, попытавшись оградить их от беды. Но незримо, явью проступали они над полем боя, над булавочным уколом, вместившим в себя выжженную огнем стометровку, которую возвращали солдаты для России…

И держали, берегли до последнего в батальонном резерве БМД с бортовым номером 18. То ли просто потому, что спасал комбат молоденькую, «восемнадцатилетнюю», неопытную, только что прибывшую на войну «Любовь», то ли все же думал тайно о своей невесте, то ли впрямь по судьбе именно этому имени выпадало закрывать собой брешь в атаке.

В Город мертвых не решались заходить даже десантники, все из себя сплошь легендарные и невозможные. Им хватило одного раза, когда захотели посмотреть, что творится внутри каменных построек без окон и дверей, расположенных вдоль ущелья. Не без азарта пробили стену, но первый же любопытный едва не пал замертво от страха: из проема на него смотрела обвитая паутиной мумия женщины с ребенком на руках.

Откуда было знать, что сюда веками свозили людей, пораженных неизвестными болезнями. Помещали несчастных в склепы, оставляя лишь окошко для передачи пищи. Когда еду переставали забирать, отверстие замуровывали. Это был единственный для горцев способ спастись от чумы и мора.

Штаб оперативной группировки, не ведая о Городе, дал указание десантной разведроте стать лагерем именно в этой точке. Не сослепу, конечно, и не ткнув пальцем в небо, а из военной необходимости: сюда сходилось слишком много горных троп. А солдату что? Где положил вещмешок, там и дом.

Десантники тоже так думали, пока не заглянули в странный Город. После этого, насколько возможно было отодвинуть соседство, настолько и пятились вглубь ущелья, где засели боевики. Хоть и ближе в пасть к зверю, но зато живому.

Со временем каменные пирамиды стали привычными: Город хранил покой своих обитателей, а в палаточном лагере жизнью правил и распоряжался старший лейтенант Ярыш, не верящий ни в черта, ни в Бога, а только в автомат и своих разведчиков. Даже подтрунивал над ними, находя в палатках иконки: у нас, братцы, дела хоть и суетные, но земные. Так что, пока на войне, смотрите под ноги, а не в небо.