Александр Тамоников - Нетленный

И совершенно напрасно! С чего я взял, что воздвиг барьер на пути основных вражеских сил? Они пробились через завал, через пыль и налетели на нас, как стая саранчи! И снова я бился всем, что было, включая голову, всячески старался не подпустить их к Варваре, которая плакала, почему-то умоляла ее простить.

Финальная стычка не затянулась. Руки слабели, разжимались кулаки. Я пропускал удар за ударом. Один из них пришелся в грудь – перехватило дыхание. Удар по лбу обухом топора – мне сильно повезло, что ударили вполсилы, иначе от черепа остались бы одни осколки. Голова загудела, сознание замутилось…

Я не помнил, как упал на колени, как толпа вокруг нас торжествующе взревела. Руки сделались ватными, я получил по затылку и шлепнулся в пыль, как картонный лист. Этакий сокрушительный «fall-dawn»…

Внутренний голос удрученно нашептывал: «Ну, что ж, парень, ты славно повоевал, пусть хоть это тебя согреет».

Действительно, со времен увольнения из спецназа я ничего подобного не вытворял. Не сказать, что сознание отключилось полностью. Иногда оно напоминало о себе, и в эти паузы мне удавалось отслеживать ситуацию.

Уже стемнело. Судя по стонам, издаваемым Варварой, нас не разлучили. Меня тащили, взяв под локти, иногда награждали тумаками – скорее обидными, чем болезненными. Я слышал грудные голоса, но улавливал лишь отдельные слова, которые не выстраивались в предложения. «Парамон, помедленнее, он мне ногу зашиб», – пожалуй, единственное, что осело в памяти.

Череп давило прессом, меня периодически рвало. Ноги волоклись по земле, постоянно за что-то цеплялись. Удивительно, что ботинки остались на ногах. По-видимому, часть пути мы проделали по лесу – хрустели шишки, чавкал мох под ногами бородачей. Финальная оплеуха оказалась чувствительной, и я надолго потерял сознание.

Слух различал собачий лай, монотонный лепет, напоминающий молитву. Шумела толпа, доносились невнятные выкрики, кто-то смеялся. Потом скрипнуло дерево – то ли дверь, то ли калитка, я получил обидный тычок в мягкие ткани и провалился в черноту. Но что-то не давало успокоиться, я извивался, куда-то полз, искал Варвару. Видимо, нашел, потому что утих, поплыл по волнам…

Я очнулся от резкой вони. Запах шел от стен, от влажной циновки, на которой я лежал. Сквозь щели в досках просачивался мглистый свет. На руке сохранились часы. Я подполз к источнику света, долго наводил фокус, боролся с головной болью. Восемь часов – видимо, утро. Вот и выспались, ночь прошла…

Варвара издала жалобный стон. Я подполз к ней, стал ощупывать. Она задрожала, свернулась в кокон. Увечий, кажется, избежали, но поколотили нас крепко. Обижаться было глупо – на месте наших обидчиков я бы вообще нас убил. Сколько народа я покалечил в своем неистовстве? Вроде не убил никого, хотя кто знает…

Мы находились в узкой пещере, заглубленной в скалу. Подняться на ноги было нереально, только на корточки, да и то голова упиралась в скользкий свод. Стены пещеры сходились клином, куда-то заворачивали. Элементарная логика подсказывала, что выхода на свободу с той стороны нет. Проход на волю перекрывала дощатая загородка. В ней имелась запертая снаружи дверь и щели между досками.

Голова гудела, как паровозная топка. Я сполз с циновки. В живот уперлось что-то твердое. Я ощупал находку, и в горле пересохло. Не хотелось думать, что это человеческая кость. Она могла принадлежать кому угодно, например медведю.

– Никита, это ты? – простонала Варвара, переворачиваясь на спину. Я склонился над ней, жадно поедая глазами, убрал с лица спутанные волосы. День разгорался, свет становился ярче, лицо Варвары превращалось в зебру из светлых и темных полос. Чистого места на ней, похоже, не было. Скорбный лик Мадонны запечатлелся на серой мордашке.

– Я здесь, милая, – прошептал я, – все в порядке, мы живы, мы вместе…

– Можно просыпаться?

– Да, пора. Мы провалялись в отключке всю ночь. Ты как?

– Фонарики качаются, Никита… – Она не открывала глаза (и правильно делала, ничего хорошего здесь не показывали), пыталась улыбнуться, но улыбка выходила не настоящая.

– Морская болезнь? – улыбнулся я. – Хорошо, лежи, не шевелись.

– Где мы?

– Ох, Варюша, не задавай таких вопросов…

– Я начинаю вспоминать… – Она осторожно приоткрыла один глаз, поводила зрачком, закатила его назад, отчего закружилась голова, и она тяжело задышала. – Жуть полосатая… Кто эти страшные люди? Ты бился, как лев, Никита. Правда, и матерился, как последний забулдыга. Я никогда не думала, что ты можешь так материться…