Валерий Примост - Приднестровский беспредел

Петька Рымарь только улыбнулся и покрепче обнял за талию свою жену, мол, вам только хочется, а моя — вот она, милая, вся, как есть, в руках, рядышком с мужем.

— А что наверху говорят? — прижавшись к мужу, спросила Петькина жена Алена.

— Ну, ты же знаешь, соглашение о прекращении огня, и все такое, — начал обстоятельно объяснять Ваня. — Тут уж разговоры пошли насчет отвода тяжелого вооружения… — он с надеждой закатил глаза. — Может, на этот раз действительно все закончится, а? Войска уйдут из города, пригонят миротворцев, и все — и мир, а?..

— Господи, да уже скорее бы, — кивнула Алена.

— Знаешь, иногда мне очень хочется прийти к командирам, ну, туда, в штаб, к самым главным, и сказать: дорогие товарищи главные военные начальники, отдайте вы нам, Христа ради, наших мужиков, чтоб домой, чтоб живые были… а сами, если очень уж невмоготу, так и повоюйте где-нибудь друг с дружкой…

— Да, — подхватил Петька, — где-нибудь подальше отсюда. На полигоне каком закрытом…

— А знаете, ребята, все же как-то чудно получается, — сказал Ваня, беспечно развалившись на бетоне. — Мы ведь к чему привыкшие после Великой Отечественной: что война кончается сразу. Как там в фильмах: рейхстаг взяли и все, и победа, и парад на Красной площади с киданием флагов и салютом, а уже на следующее утро — мирная жизнь покатила. А здесь… ни хера не понятно. Не то воюем, не то таблом барабаним…

— Все равно все к лучшему, — возразила Алена. — Ведь не воюете уже, верно? Как в мае? Как в июне? Вот и соглашение заключили…

— А я так думаю, солнышко мое, — поцеловал ее в ушко Петька, — еще неделя, самое большее дней десять, и разгонят обе армии по домам к такой-то маме. Хватит, повоевали уже! Так что жди меня с оркестром и знай — пощады тебе от мужа не будет… Особенно в первые ночи…

Она счастливо засмеялась, поцеловала мужа, потом встала.

— Ладно-ладно, вояка, смотри сам пощады не запроси!..

— Уже бежишь? — спросил Петька, поднимаясь вслед за ней.

— Да, пора, — без энтузиазма сказала она. — Мне же на вторую смену…

Они обнялись на прощание.

— Ты… ты береги себя…

— Ой, да брось, — отмахнулся с улыбкой Петька. — Раньше надо было беспокоиться. Когда всерьез воевали. А сейчас не война, а так, одна формальность…

Ваня с легкой завистью смотрел на них, смуглого, черноглазого симпатягу в хаки и русоволосую милашку в легком летнем платьице, прощавшихся перед ним.

— Не волнуйся, Аленка, я за ним прослежу, — сказал он мягко и добавил, обращаясь к Петьке: — Хотя скорее ему следовало бы приглядывать за мной. А с ним-то что случится: он же у нас — фартовый…

Она благодарно улыбнулась Ване, махнула на прощание рукой и пошла прочь. И платье танцевало на ее бедрах и вилось вокруг стройных ног, и в походке ее не было предчувствия.

А потом, только она скрылась за поворотом, Ваня вдруг услышал мягкий хлопок, какой издает пуля, входящая в плоть, и, обернувшись, увидел, как падает-падает на землю фартовый Петька Рымарь с пробитым виском. «Как же это так?.. — промелькнула в Ваниной голове бессильная, безумная мысль. — Мамочка, да как же это так?!..»

Ваня не помнил, что происходило в последующие полчаса. Он словно обезумел. Схватив пулемет, он с дикими криками боли и ненависти стрелял в ту сторону, откуда прилетела пуля, до тех пор, пока не кончились патроны.

Все остальное — внешний мир, приказы, здравый смысл — сразу перестало для него существовать. Он палил и орал, а потом отшвырнул уже бесполезный пулемет, сел на бетон и заплакал. Солдаты связали его, отвели в расположение части и силой влили в рот стакан спирта. Только после этого он успокоился…

Война как таковая уже закончилась, и скука на позициях была смертная. Солдаты бестолково, заторможенно, как сонные мухи, слонялись по позициям, изредка равнодушно поглядывая в сторону румынских укреплений.

Михе всегда нравились Андреевы командирские часы, и он несколько раз приставал к последнему со всякими выгодными предложениями насчет их продажи или ченча. Однако Андрей не хотел ни продавать, ни обменивать часы и, как правило, старался, как это называл Миха, «съехать с темы».

Но сегодня, во время оглашения очередного списка сногсшибательно выгодных вариантов обмена, Андрей тупо вломил цену в сто гринов, и Миха понял, что этих «командирских» ему не видать никогда.

«Почему мы никогда ничего не получаем на шару? — размышлял Миха, улегшись на травке в тени, неподалеку от скучающей без дела пушки. — За все надо платить, буквально за все… За сон — беззащитностью. За еду — поносами. За секс — триппером и загсом… — он закурил. — За шик платят долгами, и, кстати, за азарт — тоже, за успех — грязью, за победу — кровью, а за власть — позором. И за все, буквально за все, платят страхом. За счастье, за любовь, за смерть… Страх — это всеобщий обменный эквивалент, платежное средство высшей ликвидности, страх — это доллары на прилавке нашей души… — он небрежно стряхнул пепел и повозился на траве, устраиваясь поудобнее. — Страх — это целая система налогообложения. Мы всю жизнь платим налоги страхом… Разве мало бывает случаев, когда тебя однажды вечером охватывает непонятная боязнь, просто так, безо всякой видимой причины; просто приходят кошки и начинают скрести на душе? Не надо удивляться, искать липовые объяснения или заниматься аутотренингом: это всего лишь добрался до тебя очередной сборщик налогов…»