Валерий Примост - Приднестровский беспредел

Сзади застыл, попав левыми колесами в окоп, дымящийся труп БТРа, дальше, совсем рядом, виднелись дома Коржева, а впереди уходила вдаль ломаная линия траншеи, и по всей ее длине мелькали, приближаясь, зеленые кепи румынских солдат и стволы автоматов. Еще одна машина, БАТ, бестолково ворочалась в развалинах ближайшего дома, пытаясь объехать это место стороной. «Гусака» — ГМЗ — заметно не было.

Миху на секунду захлестнула волна липкого ужаса, и он даже чуть не выронил автомат. Это был конец, безусловный, стопудовый конец: горстка людей без тяжелого вооружения, без прикрытия, без транспортных средств — во вражеском окопе, лицом к лицу с многочисленным румынским подразделением!

Но потом, к счастью, на смену лопающимся нервам и взорвавшимся чувствам и эмоциям, включился автопилот. Миха совершенно автоматически выдернул из люка трубу гранатомета и сумку с выстрелами и нырнул за изгиб траншеи. Зарядив РПГ, он выглянул наружу, умостив гранатомет на бруствере.

Двое «шатунов» были убиты наповал — их трупы лежали вповалку на дне окопа, — остальные трое, заняв безнадежную оборону, неистово опорожняли магазины в сторону противника.

Выпустив гранату, Миха пригнулся, чтобы перезарядить РПГ, и в этот момент тяжелый взрыв швырнул его куда-то под БТР. В лицо плеснуло чем-то горячим. Он открыл глаза, автоматически ухватился за болтающийся на шее «калаш». По морде БТРа было размазано то, что осталось от Юрки. Кисти и лицо жгло, как огнем. Миха взглянул на руки и его вырвало: тыльная сторона ладоней, пальцы, ствол и цевье автомата — все было покрыто густой бугристой кровавой массой. «Боже, мозги…» Он отшвырнул автомат, вылез на четвереньках, нелепо тряся головой, подобрал гранатомет, поднялся. Потом, шатаясь, зарядил РПГ и вскинул его на плечо.

В мире больше ничего не было — ни Приднестровья, ни войны, ни румынов на том конце окопа. Была только тяжесть гранатомета на плече, и сопротивление собачки под пальцем, и огненная боль на лице и руках.

И он стрелял, пока не выпустил все гранаты, а затем взял ствол одного из убитых — свой он не подобрал бы и под расстрелом — и открыл огонь.

А потом над ним что-то загрохотало. Он поднял глаза. «Боже ты мой…» Это была ГМЗшка, прикрывающая его своей лопатой. Рядом стоял БАТ, и кто-то, за слезами в глазах не различить кто, призывно махал из распахнутого люка рукой и что-то орал.

Мимо Михи пробежал один из бывших в окопе «шатунов» — Миха даже не понял, кто именно — и вперед головой нырнул в люк. Потом кто-то рванул Миху за рукав и потащил из окопа. Миха сопротивлялся, его сейчас интересовало только одно: неиспользованные заряды в магазине. Но чьи-то руки с силой запихнули его в люк, и он, плохо соображая, что с ним происходит, безвольно опустился в металлическую тесноту отсека, в голоса и нервное дыхание многих людей.

Потом люк захлопнулся, и БАТ сорвался с места. Потом снова были удары огромной кувалдой по броне, БАТ швыряло, как игрушку, и воздух оглушительно звенел, а перед глазами плыли оранжевые круги, но Михе было плевать — он вырубился…

Очнулся Мвха, лежа на траве, рядом с землянкой гвардейцев. Он долго просто лежал и смотрел в небо, уцепившись, как утопающий за соломинку, за звезду Давида на шее…

В этом деле погибло пять человек. Последний — Старый, — тот, что спас Миху, втолкнув его в люк БАТа, был убит за секунду до спасения, когда выстрел из румынской безоткатки насквозь пробил ГМЗшную лопату…

Когда уцелевшие вернулись к своим, Норову почудились стоны и крики о помощи. «Там ваши. Раненые, — сказал он Саше. — Я схожу забрать их…» С ним пошли еще двое. Они не нашли раненых. Вместо них они нашли мину. Отличную, исправную противопехотную мину. Когда Норова принесли обратно, у него были оторваны обе ноги…

В тот вечер Миха напился так, как не напивался никогда в жизни. Он сделал это, Когда почувствовал, что его руки и лицо уже никогда не отмоются, что на них навсегда останется отпечаток чужой плоти…

Четыре дня Норов метался и стонал в бреду, снова и снова умоляя, чтобы ему принесли супа. Потом, на пятый день, он умер…

Затишье на фронте, которое так любит большинство солдат, штука безусловно приятная. Это та «скука», которая, как когда-то утверждал дезертир-Митяй, гораздо предпочтительнее «веселья». Потому что «скука» на войне — это почти всегда синоним жизни. А «веселье» очень часто влечет за собой смерть. Что ж, за удовольствия, говорят, нужно платить. Но у затишья есть один веский недостаток, который часто сводит на нет все приятные преимущества: рано или поздно оно заканчивается. И как сложнее встать с земли, чем со стула, так сложнее вступать в новый бой после долгого затишья, чем после вчерашнего боя…