Николай Иовлев - Поединок

— Того же, что и тебе. Ломануться отсюда.

— Ну и как ты хочешь ломануться?

— Как и ты.

— Что значит — как и я?

— А то и значит — в гробу. Вот в этом, — киваю на разверзнутую домовину. Веко дергается пуще прежнего, но руки и колени, на удивление, не дрожат, и в животе — порядок. Да, я знаю, такое бывает: в моменты наивысшей концентрации воли тело, хоть и напряженное донельзя, ведет себя достойно. Это потом, когда схлынет стресс, нападут и лихорадка, и страх. Но в текущий момент я собран и выдержан, быть может, как никогда в жизни. Иначе, как видно, и быть не должно, ведь он, этот момент, — мой последний и единственный шанс. Другого уже не будет. Такие шансы больше не выпадают.

— Да ты совсем очумел! — в ярости трясет меня за грудки бандит, не повышая, однако, голоса.

— Не больше, чем ты. Без меня ты отсюда не свалишь.

— За тебя кто впрягся?

— Никто. Я сам за себя.

— Не, ну ты, в натуре, просто очумел. Ты хоть знаешь, сколько это стоит?

— Мне все равно: у меня нет ничего.

— Внагляк хочешь дернуть? На шару?

— Хочу. И дерну.

— А пуп не надорвешь?

— Может, и надорву. Но без меня ты отсюда не свалишь.

Где-то гулко хлопает дверь. Руки бандита на моей груди вздрагивают и ослабляют хватку. Кто бы мог подумать: особо опасный, а дергается совсем как обычный фуцман.

— Короче, тащи труп назад и положь где взял! — надсадно шепчет он, подталкивая меня к трупарне, а сам проворно забирается обратно в гроб, усевшись в нем и взявшись за приставленное к нему вертикально второе дно. — Ну! — Бандит корчит угрожающую рожу, рассчитывая, как видно, припугнуть меня этакой малостью.

Где-то совсем уже неподалеку хлопает еще одна дверь. Следующая, похоже, — дверь морга.

Вытянувшись во весь рост в гробу, бандит, посчитав, как видно, излишними дальнейшие переговоры, торопливо накрывается вторым дном, из-под которого едва слышно раздается его сдавленный шепот:

— Быстрее!

Не заставляя себя уговаривать — какие уж тут, к черту, уговоры, успеть бы! — опрометью запрыгиваю в гроб. Деревянный настил от подобного натиска прогибается, какая-то доска даже слегка трещит.

— Тише ты, мудак! — злобный шепот снизу, из-под изголовья.

Внезапно уже совершенно близко, чуть ли не за стеной, опять хлопает дверь. Слышен невнятный разговор и даже шаги идущих.

— Шевелись, пидор! — неистовый шепот снизу.

Плавно заношу крышку гроба над головой и, выдерживая ее на весу в поднятых вверх руках, елозя задом по шершавым доскам, укладываюсь в гроб, крышку же — по мере погружения — опускаю над собою. Тяжелая. В обычной ситуации такую мне ни за что не осилить. Но в том-то и дело, что ситуация — далеко не стандартная. Наконец манипуляции закончены.

Боже, до чего же вовремя: входят по меньшей мере двое. Теперь самое главное — чтобы не открыли крышку. Но и тогда я буду держаться до последнего. Изображать труп. До окончательного разоблачения.

— Этот, что ли? — раздается грубый голос.

— Этот, какой же еще. Только я ж его закрывал вроде.

— Ну да, закрывал. Это он сам открылся. Пить надо меньше.

— На себя лучше в зеркало посмотри. Открывай.

Душа утекает куда-то сквозь щели в досках под спиною. Еще одно мгновение — и крышка взмоет надо мною. Закрываю глаза. Черт, левое верхнее веко дергается. Задерживаю дыхание… Но что-то они тянут. И тут я слышу скрежетание ржавых петель — звуки отворяемых створок окна выдачи покойников. А на крышке гроба клацают закрываемые защелки. Неужели и на этот раз пронесло?

— Эй, ну как ты там? — Стук по крышке. — Живой?

Обмираю.

— Живой, — внезапно раздается под самым моим затылком, и в первое мгновение мне даже кажется, что ответил я сам.

— Вентиляции хватает, жмур не душит?

— Все путем. Скоро?

— А уже. Но ты, в общем, смотри, все как договаривались. В катафалк мы тебя закидываем, а дальше — твои проблемы. Мы больше ни за что не отвечаем.

— Все ништяк, погнали! — Удар снизу в доски: мол, не дрейфь, доходяга, прорвемся.

Гроб, оторвавшись от твердого основания, воспаряет, и я в нем, чуть покачиваясь, плыву ногами вперед к неизвестности. К жизни или к смерти. Третьего не дано.

Посадка не слишком-то мягкая. Изголовье гроба под матерный аккомпанемент санитаров грубо опускается на невидимую твердь. Похоже, один из тащивших не справился с грузом. Не хватало еще, чтобы эти скоты раскололи гроб, уронив его вместе с содержимым. Хотя содержимое, должно быть, не из легких. Особенно же в нижней части: детина там — ого-го. Но лежит молча. Терпит лишения и небрежность транспортировки. На воле бы давно по рогам надавал обормотам да облаял от души, а тут смирный и тихий. Тоже свободы хочет. На волю — любыми путями. Хоть в гробу. Занятно, кстати: в гробу — на волю. Абсурд какой-то…