Александр Тамоников - Зимняя война. Дороги чужого севера

Молодые лейтенанты побросали окурки и захромали вверх по лестнице.

— Спускайтесь в подвал, Никита Сергеевич, — строгим голосом сказала она. — Пять ступеней вниз, повернете направо, будет тумбочка. Поднимайте ее и несите сюда. Свет не включайте — там все равно лампочка перегорела…

Никита спускался на ощупь, держась за стену, беспомощно шарил руками. Где эта окаянная тумбочка? Со скрипом закрылась дверь в подвал, он услышал шаги — девушка спускалась за ним.

— Лиза, здесь нет никакой тумбочки…

— Да господи, кому нужна эта тумбочка… — Она тяжело дышала, он ощущал на лице ее горячее дыхание. Девушка прижалась к нему, и теплые руки стали ощупывать его лицо — вот ведь удача, свежевыбритое! Он обнял ее за плечи, прижал к себе. Такие эмоции нахлынули, что Никита чуть не захлебнулся. Лиза потянулась, стала жарко его целовать — немножко неумело, но так искренне, с таким чувством, что он окончательно поплыл. Голова перестала соображать. Что можно, а что нельзя? Бурные события происходили в темноте, сплелись два тела и две души. Очень неудобно, тьма — хоть глаз выколи, какие-то острые углы, холодные стены… Но кто бы все это замечал! Руки Лизы забрались под больничную пижаму, и он не остался в долгу, стал расстегивать ее халат…

— Лиза, можно?

— Боже мой, он еще спрашивает! Конечно, можно, родной мой, сегодня все можно… Давай сюда, здесь стол, будет удобнее… Полюбился ты мне, Никитушка, сильно полюбился, сдерживаюсь кое-как, всю себя обругала за то, что постоянно о тебе думаю, фантазирую разные глупости. Ты не обижайся, что с другими разговариваю, улыбаюсь другим, нет мне до них дела — все лишь затем, чтобы на тебя поменьше смотреть да меньше о тебе думать… Так страшно, ты уедешь через два дня, мне очень страшно, Никита…

Все произошло сумбурно, как-то впопыхах. В голове стреляли молнии, энергия бурлила, как кипяток в паровом котле. Никита тоже задыхался и, когда все кончилось, боялся ее отпустить, снова прижимал к себе, целовал.

— Какое грехопадение, Никитушка… — стонала Лиза. — И как нам не стыдно, это просто невероятно… Подожди, родной, не уходи, не отпускай меня, прижмись…

Потом она стала приводить себя в порядок, и Никита занялся примерно тем же — одежд, слава богу, было меньше.

— А как же тумбочка? — тупо спросил он.

— Забудь, нет никакой тумбочки, — тихо засмеялась Лиза. — А может, есть, не знаю, это не важно…

— Придем сюда еще раз? — спросил он. — Завтра или, может быть, послезавтра? Поищем эту тумбочку — она обязательно должна найтись…

Лиза засмеялась, он держал ее за плечи, вздрагивало худенькое девичье тельце.

— Давай не будем загадывать, Никита, хорошо? Мы еще сегодня должны из всего этого выкрутиться, чтобы никто не заподозрил… Я выйду первой, а ты — не раньше, чем через две минуты. Сделай нормальное лицо, а не такое, как сейчас… Что это за лицо, Никитушка? Это не лицо, а лист признательных показаний… о, боже… Возвращайся в палату спокойно, здоровайся с санитарками, ни от кого не шарахайся…

…Вот и настал этот день, он не мог не настать, как бы ни пытались его оттянуть. Все бумаги были оформлены, в кармане лежало предписание к определенному часу прибыть в военкомат Красногвардейского района Ленинграда. Лиза проводила его до фойе, вместе с ним вошла в тамбур, где в эту минуту никого не было. Девушка неплохо держалась, внешне была спокойной. Никита тоже держался, хотя в душе царила полная муть. Они припали друг к другу, и Лиза прошептала:

— Никита… Не вздумай погибнуть, слышишь меня? Помни, что тебя ждут и всегда будут ждать. Мне не нужен никто другой. Вот возьми, это мое фото… — Она сунула ему в руку сложенный пополам конверт. — Я не очень хорошо там вышла, но другого не нашла… Пиши, Никита, постоянно пиши, а я буду отвечать. Если несколько дней не будет письма, начну нервничать, делать запросы во все воинские части… Вот черт, я же не знаю адреса твоей полевой почты…

— Я тоже не знаю, но какой-то будет… Зато я знаю твой адрес в Ленинграде, твой местный адрес… Все будет хорошо, Лизонька…

— Ладно, уходи, я не пойду за тобой на улицу, это очень тяжело — смотреть тебе вслед… Нет, подожди… — Она прижалась к нему, покрыла поцелуями. — Все, уходи, я буду ждать… — вытолкала его из тамбура, развернулась и побежала назад, глотая слезы.

Никита вышел в морозный двор, испытывая ни с чем не сравнимые щемящие чувства…

Десять дней на всем протяжении фронта велась мощная артиллерийская подготовка. Сотни тысяч снарядов обрушились на финские позиции, перепахивали блиндажи, окопы, ходы сообщений. 11 февраля, когда затихли орудия, началось новое наступление Красной Армии. Это была уже не прежняя голодная, плохо обученная и плохо одетая армия. Командование учло ошибки, появились новые военачальники, части и соединения перегруппировали и усилили. В ходе тяжелых трехдневных боев части 7-й армии прорвали главную полосу обороны линии Маннергейма. Авиация утюжила позиции противника. В прорыв вводились танковые соединения — они развивали успех, двигались дальше. Финские части отходили, чтобы не попасть в окружение. Наступающие войска приближались ко второй полосе обороны, закреплялись, затыкали все дыры, где мог просочиться враг. Теперь у штабистов имелись подробные карты, бесперебойно работала разведка, добывая сведения о теряющих боевой запал финских подразделениях. В наступающие части поступало подкрепление, подвозились продукты, горюче-смазочные материалы…