Сергей Лебедев - Дебютант

Первыми потерпели поражение строительные рабочие, вооруженные цементом, штукатуркой, железом, кирпичом и толченым стеклом. Их было всего несколько человек, имевших допуск той категории, что позволял вести ремонт в лаборатории. Они поработали на совесть, забили, заткнули все найденные лазы. Но крысы продолжали откуда-то являться, жрать оставленные в сумках бутерброды, портить бумагу и картон. Старожилы говорили, что крыс-де невозможно вывести, потому что они приплывают с многочисленных зерновых барж, караванами идущих по реке. Но крысы безобразничали и зимой, когда вставал лед и баржи дожидались навигации в затонах.

Потом выписали такого же, с допуском, крысолова; какие только специальности не попадались в их системе! Крысолов со всеми своими порошками тоже ничего не добился.

Тогда Калитин и объявил, как бы для забавы, соревнование. Его задевало, что в его обители хозяйничают какие-то жалкие грызуны, а они, мастера ядов, исследователи и повелители самых токсичных веществ на свете, не могут их уничтожить.

Оказалось, что крысы надоели всем. Сотрудники, особенно молодежь, проявили все возраставшее рвение, составляли рецептуры, придумывали ловушки. Казалось, крысам настал конец, и Калитин шутил: вот что значит наука! Но вскоре Калитин понял, что крысы гибнут не все. Большинство их удалось уничтожить, но некоторые ценой смерти товарок научились распознавать приманки и обходить капканы. Их было немного, буквально несколько штук. Но убить их не удавалось уже никак, наступил какой-то внятный предел всем человеческим ухищрениям.

Калитин научился узнавать их следы, повадки, различать, какая приходила. Одна, здоровенный пасюк с обкушенным хвостом, будто дразнила его, мелькала в сумраке коридора и исчезала. Да, Калитин мог бы все-таки извести их – но лишь отравив и все вокруг, подвергнув опасности себя и персонал, заплатив цену, которой не стоила крысиная жизнь.

С тех пор он чувствовал к крысам вынужденное, тревожное уважение, будто в них природа показала ему некое значимое исключение, которое стоило принимать в расчет. Затем, уже в новой жизни, когда он сам ощущал себя загнанной крысой, Калитин, к своему удивлению, обнаружил, что эта ассоциация приносит ему успокоение, будто он тоже стал тем исключением из всеобщих законов ловли и охоты, исключением, явленным только в одной породе существ.

И он получил знак, что ощущения его верны. Знак, пришедший из давнего прошлого его нового дома. Непредсказуемой рифмой соединивший две половины его биографии, разделенные побегом, границей, приговором.

К нему никогда не ездили машины – кроме желтого почтового фургончика и такси, что вызывал он сам. Дорога тупиковая. Достопримечательностей вокруг нет, туристы не заблудятся. Охота теперь запрещена, оттого и кабаны так расплодились, только старые вышки еще стоят по склонам вдоль ручья.

Однако одиннадцать, да, одиннадцать лет назад он увидел у себя под окнами потрепанный серый седан, неприметную машину “наружки” и наемных убийц. Хотя Калитин понимал, что посланные по его душу не стали бы так явно обнаруживать себя, он быстро, стараясь не показаться в окне, спустился в подвал, открыл оружейный шкаф и поднялся наверх с заряженным ружьем.

В дверь позвонили, долго, требовательно: манера полиции, служб курьерской доставки. Калитин решил не открывать, хотя его собственный автомобиль под навесом показывал, что хозяин, вероятно, тут. Он боялся подойти к глазку. И боялся, совершенно иррационально, что если это приехал, скажем, страховой агент, землемер или чиновник заповедника, то они начнут потом трепать, что профессор не открыл дверь, хотя был дома, и кто-то, выдуманный им самим кто-то, заподозрит, что обитателю одинокого дома на горе есть чего опасаться и что скрывать.

Тогда в доме еще не было стальной, замаскированной под дерево, звуконепроницаемой двери. Выведенных на компьютер камер наблюдения. Калитин не мог увидеть стоявшего перед дверью, не рискуя выдать свое присутствие.

Но вот пришелец сошел с крыльца, двинулся в обход дома. В проеме меж занавесок мелькнуло лицо – классический англичанин, рыжеволосый, кудрявый умник в очках, единственный англичанин на десятки километров вокруг, – точно не посланец родины, оттуда присылают своих, славян, и не визитер от новых хозяев – предупредили бы. Журналист? Что-то пронюхали? Утечка? Кто-то сдал?

Калитин понял, что от страха забыл о своем тайном спутнике, о джокере – о Дебютанте. Препарат спал в надежном флаконе за дверцей специального, рассчитанного на активные субстанции, сейфа. Но Калитину вдруг представилось, что будет, если Дебютант своевольно очнется и отыщет хотя бы микронную щелку в герметичном флаконе, высвободится, обойдя дозатор, и утечет весь, мгновенно рассеиваясь в воздухе. Уснет, не зная, что погиб, он сам. Умрет любопытный англичанин. Ласточки, что свили гнездо под коньком и выхаживают птенцов. Бабочки и комары. Жуки-древоточцы, черви, мокрицы, даже, наверное, кроты. И наутро почтальон увидит мертвеца у дома, вызовет полицейских, те взломают дверь, но не учуют ничего, кроме тяжелого, добропорядочного запаха вчерашней смерти. Дебютант уже улетучится, уйдет в астрал, затеряется среди атомов и молекул. И только опытный и чуткий старший офицер, старая ищейка, скажет, принюхавшись, с раздраженным недоумением: