Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Ружин никогда не считал себя глупцом, но сейчас был вынужден признать, что угодил в западню. И семь пядей в его лбу никак не могли помочь в рукопашной схватке с тремя молодыми и вовсе не изнуренными беспрестанными постами последователями козодоевского учения. И по отдельности-то каждый из них мог представлять угрозу целости и сохранности Олега Ружина, а уж сообща они и вовсе смотрелись, как дата смерти на его могильном камне.

– Молитвы знаешь? – нарушил затянувшееся молчание джинсовый.

– Ее и читаю, – буркнул Ружин, отчаянно надеясь потянуть время – неизвестно для чего, но все же. Как-то не хотелось помирать в центре города в конце рабочего дня. Что-то в этом было неправильное, даже противоестественное.

– Ну, тогда дочитывай, – милостиво кивнул лжехиппарь и вытащил из кармана нож. Двое его подручных сделали то же самое.

Ружин покрылся холодным потом. Они сделают это, даже не поморщатся. Не посмотрят, что вокруг люди, что рядом может оказаться полиция. Они же фанатики. Бог приказал им бороться с неверными – они и борются. Чего уж проще.

И еще Ружин вспомнил, что «Вестники Судного дня» предпочитают убивать своих жертв во время молитвы – для того, чтобы обращенные к богу души могли побыстрее предстать перед Всевышним. И если этот джинсовый пердун действительно верит, что Ружин молится, он в любой момент может нанести свой coup de grace. Почем ему знать, что более закоренелого атеиста, чем Ружин, трудно сыскать?

От таких мыслей холодный пот, и без того обильный, потек в три ручья. Вряд ли уже соображавший, что делает, Ружин заверещал невесть из каких глубин памяти всплывшие слова:

– Отче наш, иже еси на небеси, да святится име твое, да пребудет царствие твое!..

Вряд ли слова молитвы прозвучали так, как они звучат с клироса, из уст священника. Но своего он добился. Какими бы отъявленными фанатиками эти трое не были, что-то человеческое в них оставалось. Едва раздались первые визгливые звуки ружинского SOS, полные отчаянья и бессильной ярости, они отпрянули, пораженные внезапной вспышкой акустической агрессии.

Ружин воспользовался этим. Хотя по прежнему плохо понимал, что делает. В нем проснулся древний предок – Roujine prehistorik. Некто в побитой молью повязке из шкуры пещерного медведя и с тяжелым дубьем в руках. Некто, очертя голову бросавшийся в психическую атаку на саблезубых тигров и прочих мамонтов, а если этот номер на «ура» не проходил, с визгом удиравший в ближайшее укрытие. Некто, кому вести себя, как обычный представитель животного мира было не только не зазорно, но и похвально, потому что от этого зависела его способность выживать.

И теперь этот дикий предок, проснувшийся в Ружине спустя десятки тысяч лет, быстро и незаметно прибрал к рукам его, Ружина, тело, стал думать за него и стал действовать за него. Все это вышло настолько естественно, что тому и в голову не пришло противиться. Потому что, при прочих равных, Roujine sapiens`у в данной ситуации ничего не светило, тогда как его доисторический двойник шансы на жизнь сохранял.

Это не было что-то сродни личине берсеркера у Чубчика. Берсеркеры не прячутся в расщелинах скал и на высоких деревьях, даже когда им уже ничего не светит. Они просто умирают. Они безумны, как свихнувшиеся во время драки звери, их гений – бой. Но Roujine prehistorik – намного древнее. И намного опаснее, потому что он умел вовремя отступить, но никогда не сдавался, и, как раненный медведь, находил время, место и возможность отомстить.

Приметив, что сектанты слегка отпрянули, древний Ружин сделал хитрый ход, щатнувшись влево. Правил чести он, за незнанием (ибо в те далекие доисторические времена их попросту не существовало), соблюдать не собирался, и, когда троица чисто инстинктивно подалась преграждать ему путь к бегству, отработал назад, лягнул ближайшего по голени и рванулся к машине.

Ковбойские ботинки, которые недавний журналист обул поутру в дополнение к остальному своему ковбойскому наряду, сослужили хорошую службу. Окованный в железную скобу носок, с силой отчаянья врезавшийся в угловатую голенную кость джинсового, хоть и не без труда, сломал ее. Фанатик, сраженный внезапной болью, охнул и свалился на тротуар. Нож выпал из его руки и отлетел в сторону.

Если не считать цоканья ружинских подков, над местом несостоявшегося боя повисла тишина. Джинсовый пытался осознать случившееся с ним несчастье, его спутники молча и в полной растерянности сопереживали. Наконец, прочувствовав до конца всю степень выпавшего на его долю горя, джинсовый завопил. В этом голосе скопом прозвучали ярость, разочарование, ненависть и боль. Букет получился настолько термоядерным, что оба подручных тоже завопили и бросились догонять беглеца.