Дмитрий Красько - Отпущение грехов

Выбравшись из-под душа, он прошел в комнату и переоделся. Ощущение свежести слегка взбодрило, а от начавшего было зарождаться комплекса неудачника удалось избавиться еще в ванной – он уплыл в сток с мыльной водой, смывшей с ружинского тела накипь сегодняшнего дня.

Привел себя в порядок – вопреки мнению, сложившемуся у Чубчика, Ружин вовсе не был чокнутым педантом в смысле внешнего вида; но, проявляя силу воли, каждый раз насиловал себя, наводя такой лоск и блеск, что самому порой становилось противно. И, тем не менее, продолжал заниматься этим, превратив действо в своего рода ритуал, символ того, что он, Олег Ружин, все еще остается хозяином самому себе и при необходимости может заставить свое тело сделать все необходимое. И этот ритуал еще ни разу не подвел – он действительно оставался хозяином собственного тела. Чем гордился и, надо полагать, небезосновательно.

Бросив взгляд на часы – те показывали без четверти восемь – он вышел из своего номера и предпринял небольшое путешествие к соседнему. Стукнув пару раз в дверь, приблизил к ней ухо и прислушался. Внутри царила тишина. Более того, открывать никто не собирался. Ружин постучал еще раз, но с тем же результатом. Из этого он заключил, что Чубчика на месте нет. Все в порядке, Чубчик работает. Возможно, день у него выдался более удачный, чем у напарника. Если судить по тому, как лихо он разобрался с Цеховым и командой, так оно и было. Повеселился, наверное, всласть.

Кисловато порадовавшись успехам коллеги, Ружин решил, что зайдет к нему часов в девять. Потом – в десять. И так до тех пор, пока того не окажется на месте.

Подойдя к своей двери, он увидел сложенный вчетверо листок бумаги, валявшийся на ковре. Очевидно, тот был воткнут в дверную щель, но, выходя, Олег его просто не заметил. Подняв послание, экс-журналист вошел к себе и развернул листок.

Как и следовало ожидать, это была записка Чубчика. Но ее содержание не совсем соответствовало ружинскому представлению о сегодняшней деятельности напарника.

«Иван Иванович! В деле наметились некоторые несуразицы. Один клиент категорически отказался вести переговоры. Серьезно это или нет, обсудим позже. У налоговой появились неожиданные претензии. Николаев».

– Конспиратор хренов, – хмыкнул Ружин. – Даже имена вспомнил. С клиентом – понятно. Цеховой, земля ему пухом. А что за налоговая? Сектанты, что ли?

Искать ответ на ощупь было ни к чему. Все равно часа через полтора беседа состоится. Тогда станет ясно, что там у Чубчика за налоговая завелась.

Набрав номер дежурного, Ружин заказал еду в номер. Как обычно, заказ получился более чем обильным.

В половине восьмого я вышел из номера и, подойдя к двери Ружина, сунул в щель записку. Стучаться на предмет проверить, пришел или нет, даже не подумал. Если и пришел, то, скорее всего, занят своими делами. Может, бабу привел, может, подбивает сальдо первого рабочего дня. Но, скорее всего, его еще не было, поэтому я ограничился запиской.

Она была написана по всем правилам конспиративного искусства, с тщательным подбором слов и выражений. Чтобы было понятно ему и непонятно какому-нибудь любопытному, приди тому в голову посмотреть, что написано на бумажке, засунутой в чужую дверь. Я даже употребил имена, под которыми мы значились в журнале посетителей гостиницы. Правда, при этом долго не мог вспомнить, кто из нас Иванов, а кто – Николаев, но, в конце концов, решил, что это не суть важно, а искать фальшивый паспорт времени не оставалось. Коль не удосужился подумать об этом прежде, попросту обозвал Ружина Ивановым, а себя – Николаевым и, не ломая больше голову, отправился на свидание.

Бриться наголо, чтобы сбить с толку милицию, я все-таки не стал. Посчитал, что хватит и перемены одежды. Правда, на носу красовались черные очки, скрывающие глазки, суетливо бегающие по сторонам в поисках опасности. Это еще более усиливало маскировку. Возможно, великий конспиратор дедушка Ленин высмеял бы меня с ног до головы, но я на него, по хорошему, не обиделся. Мы с Ильичом I разминулись эпохами, и радикальные меры, к которым он прибегал в начале века, в конце оного были не востребованы. Мною, по крайней мере.

Выйдя на улицу, я поймал тачку и назвал шоферу адрес. На этот раз водитель оказался не такой общительный, как Ежи Лозецки, поэтому у меня появилась небольшая кучка свободного времени – ровно столько, сколько длилась поездка от «Сибири» до «Ангары».

Все это время я, само собой, посвятил думкам об Анжеле. Дамочке, к которой ехал и с которой намеревался провести вечер, а если повезет, то и ночь. В конце концов, она обещала сказать мужу, что останется подменить именно ночную дежурную, и он окажется очень удивлен, если супруга вместо восьми утра заявится домой в полночь, к тому же выпивши. Объяснить подобное будет трудно. Разве додумается сказать благоверному, что сменщица скоропостижно выздоровела. Но я сильно сомневался, что тот поведется на такую байку. Подобных дураков не бывает.