Евгений Сухов - Искупление вины

Было одиннадцать часов утра. На улице народу немного, все на службе или на производстве. А те, кто встречались, в основном немощные или раненые. Один из стариков, постукивающий палочкой по отскобленному тротуару, заинтересованным взором проводил «Эмку», а когда та остановилась поодаль, потерял к ней интерес и потопал по каким-то своим дедовским делам.

— Ты подожди меня здесь, — сказал Волостнов водителю, — я скоро подойду.

— Слушаюсь, товарищ майор, — охотно отозвался тот.

Неторопливым, уверенным шагом майор направился к подъезду. Деревянная перекособоченная дверь, приставшая к мерзлой земле, не без труда приоткрылась, с неохотой пропуская его внутрь. В подъезде дохнуло теплом, запахло жареной картошкой. Лев Федорович поднялся на третий этаж по скрипучим ступеням, протяжно отзывавшимся на каждый шаг, пропустил грузную женщину, учтиво поздоровавшуюся, и, подождав, когда она спустится вниз, негромко постучал в дощатую коричневую дверь.

О женщине, которая проживала в коммунальной квартире, он знал все, или почти все. Живет в двух небольших комнатенках с малолетними сыновьями, одному три года, а другому едва исполнилось четыре месяца. Еще в трех комнатах квартировались молоденькие вдовы, не успевшие до конца выплакать горючие слезы, а последнюю комнатушку занимал безрукий дед, пострадавший еще в империалистическую. Соседство не самое развеселое, у каждого невыстраданная боль. А еще дед-инвалид, когда перепьет, орет благим матом на всю квартиру, проклиная как собственную судьбу, так и Советскую власть, отнявшую у него в тридцать восьмом жену и сына. Нередко соседи по дому строчили на него доносы, которые Лев Федорович аккуратной стопочкой складывал в папку. Но арестовывать старика надобности не было — безобидный, как дождевой червь, дел хватало и без него. А сердобольные соседки, зная неугомонный язык старика, старались запереть его в комнате сразу же после второй рюмки водки. Так они и поживали. Как и подавляющее большинство горожан. Выходных не было, лишь редкие праздники на всех. Горе, стучавшееся в дверь «похоронками», также было общим.

Последние три дня у Маруси болел младший сын, поэтому она не выходила на работу. Обычно за детьми присматривала ее мать, сухая старуха лет шестидесяти пяти, но сейчас ей самой занедужилось, и с постели она поднималась редко. Начальство, зная о невзгодах Маруси, на работу не торопило, а вчера вечером ей передали усиленный паек и кое-какие лекарства, которые помогут выздоровлению сына.

В подъезде царил полумрак, и лишь дневной свет, падавший через оконные проемы, освещал грубо сколоченные, растрескавшиеся перила и лестничные ступени, затертые за долгие годы до глубоких ям.

В это время в квартире кроме Маруси должен был оставаться сосед-инвалид. Кто же первым выйдет на звонок? Неожиданно для самого себя, Волостнов загадал «на удачу», как делал это в детстве. «Если к двери подойдет Маруся, то операция «Барин» будет иметь успешное продолжение, если же откроет старик, то задуманный план провалится». Нажав на звонок, он принялся вслушиваться в тишину коридора.

В глубине квартиры послышался шорох шаркающих старческих ног и глухое покашливание, сейчас старик отомкнет дверь. На Льва Федоровича накатило глубокое разочарование — он даже не думал, что столь болезненно отреагирует на появление инвалида. Но уже в следующую секунду он услышал бойкий женский голос:

— Дядя Петя, ну куда же вы со своими ногами? Еще не дай бог упадете! Что мне тогда делать с вами двумя?

— Так ведь ты же с мальцом, — несколько виновато произнес старик. — Думал, что не можешь.

— Мне-то открыть всего-то минуту. Я ему уже микстуру дала выпить, спит он сейчас.

— Ну, тогда ладно…

Лев Федорович вновь услышал шаркающие шаги, на этот раз — удаляющиеся.

Где-то внутри замка заскрежетал металл, дверь слегка приоткрылась, и в узеньком проеме Волостнов увидел бледное симпатичное девичье лицо, настороженно, с каким-то боязливым выражением смотревшее на краповые, с малиновым кантом, петлицы.

— Вы к нам? — прозвучал вопрос, в котором было все: откровенное опасение за собственную судьбу, неприкрытый страх за будущее детей, умело скрываемое отчаяние.

Стараясь как-то унять смятение, плескавшееся в больших серых женских глазах, Волостнов ободряюще улыбнулся, показав ряд крупных зубов, и спросил:

— Вы — Маруся?

— Да.

— Можно войти?

— Проходите, — отступила женщина в сторону.