Александр Золотько - Игра втемную

Александр Павлович замолчал, заметив реакцию Монстра.

– Не обращайте внимания, Александр Павлович, передайте мне, пожалуйста, копии эти материалов. Извините, что перебил.

– Да, в общем, больше ничего и не произошло. Святослав Иванов уехал из больницы на такси. В центре пересел в другую машину, номера таксист не запомнил, и исчез.

Монстр похлопал ладонью по столу. Александр Павлович, скрестив руки на груди, ждал.

– Что предпринял Заренко? Кстати, пора ему уже дать обозначение. У меня такое чувство, что мы еще довольно долго будем наблюдать за ним. Давайте назовем его Хохлом – просто и верно.

– Хохол погулял по книжной ярмарке, посетил «Детский мир». Возможности проверить его лично нам не представилось. На несчастный случай со своим знакомым почти не отреагировал.

«Похоже, мы его недооценили», – подумал Александр Павлович. Обычный газетчик имеет доступ к секретной информации, прибывает в Москву, чтобы обменяться информацией с профессионалом высокого класса. И не оставляет ни одной зацепки.

– Может быть, есть смысл взять его прямо на вокзале? Мы знаем, когда и как он отправляется. Хотя предъявить ему обвинение будет достаточно сложно. Он все время с оператором и своим московским приятелем, Сергеем Парамоновым.

– Не нужно его беспокоить. Пусть спокойно едет. Россия, слава Богу, велика, а за ночь, до границы, может случиться все, что угодно.

Александр Павлович понял, что Монстр принял решение. В этом случае спорить с ним было бессмысленно.

5 марта 1995 года, воскресенье, 21-00, Москва.

Как и следовало ожидать, к поезду Святослав не пришел. Я честно отстоял время возле проводника, шарахаясь от пробегающих опоздавших. Мою сумку в купе затащил Парамонов, которого мои перемены настроения достали окончательно. Он даже не стал дожидаться отправления поезда, пожал мне руку и исчез в толпе. Я еле успел поблагодарить его и пригласить в гости. Я всегда его приглашаю, а он никогда приглашением не пользуется. Перед тем, как он убежал, я успел дать ему одно задание. Парамонов поморщился, энергично пошевелил губами, но выполнить просьбу мою пообещал. А это значит, что он сделает все возможное.

Наконец, было объявлено, что наш поезд отправляется, проводник загнал меня в вагон и я отправился на свое место. И там меня немного тряхнуло от неожиданности. Кроме Носалевича и мужчины лет сорока – сорока пяти в купе находилась наша попутчица Нина. Иван заливался соловьем по поводу судьбы, весьма и весьма к нам снисходительной, а Нина молча улыбалась, не давая возможности понять, насколько она счастлива или огорчена видеть нас снова.

– Очень рад видеть вас снова, – выдавил я с трудом. В другое время я бы и сам выразил восторг по поводу неожиданной встречи, но в тот вечер я болезненно воспринимал всякие неожиданности. Я не особенно приглядывался к ней по дороге в Москву и как-то пропустил мимо ушей то, что она говорила Носалевичу о себе и своей жизни. У меня вообще осталось впечатление, будто она ничего и не говорила, кроме того, что ее зовут Нина.

Я замер в дверях купе и ощутил, что если проклятый меморандум останется у меня еще пять минут – я сойду с ума. Мания преследования прогрессировала с каждой секундой, и я был почти уверен в том, что Нина за мной следит. В ту минуту мне не нужно было никаких доказательств. Она следит, а наш второй попутчик – наемный убийца. Носалевича уже подкупили или запугали и, вообще, надо бежать. Потом мне все это показалось смешным, но в тот момент главной моей мыслью было избавиться от опасных бумаг, даже если эта опасность только воображаемая. Буркнув что-то невразумительное, я двинулся было к туалету, но вовремя вспомнил, что он будет закрыт, пока не выйдем из санитарной зоны. Окна в коридоре по причине марта еще были закрыты, а засовывать листки в мусорное ведро мне показалось неосторожным. Оставался еще один выход – сунуть проклятые бумаги в щель в переходе между вагонами. Я открыл дверь в тамбур вагона, там, слава Богу, никто не курил, и уже между вагонами меня посетила замечательная мысль порвать меморандум, прежде чем выбросить. Если бы в тот момент кто-нибудь проходил из одного вагона в другой, я бы выглядел далеко не лучшим образом, – с порванной бумагой в руках, согнувшись в три погибели, я лихорадочно засовываю клочки бумаги в щель. Если честно, то это выглядело, как попытка справить естественные надобности в несоответственном месте, и я даже предположить не могу, что бы я говорил проводнику в таком случае. Но встречи избежать удалось, чему я был несказанно рад. Вспотевший от напряжения, я ввалился в купе.