Александр Золотько: Игры богов

Солнце зашло только с третьей попытки. И то на севере. Отреагировали все на это по-разному.

Обитатели горной долины несколько рассеянно обратили внимание на то, что тени от горной гряды скользят в этот день странно. Правда, чтобы расследовать сей феномен, нужно было подняться на перевал. А это хрен знает сколько пути в одну сторону и столько же обратно, да еще ночью. Да и вообще, для подобного путешествия нужно было заинтересоваться странным поведением небесного светила. А обитатели долины даже среди ближайших соседей имели славу нелюбознательных тугодумов.

Жители степи, которая тянулась от края гор почти до самого Крайнего моря, повели себя несколько иначе. Обнаружив странное поведение солнца, они на всякий случай согнали стада ближе к поселкам, а местные мудрецы принесли каждому из богов по малой жертве и приказали соплеменникам не отходить от центрального костра до утра. Если таковое наступит.

Застигнутый этим явлением на полпути между горами и Западным оазисом, караван остановился и стоял на месте, пока не наступила ночь. Весь путь каравана занимал пять месяцев, так что один день задержки особого значения не имел. Во всяком случае, вожаку так подсказывал многолетний опыт. Впрочем, когда солнце сходит с ума, многолетний опыт мало чего стоит.

Вечно суетящиеся жители Семивратья на солнечное недоразумение отреагировали и вовсе спокойно. Большая часть вообще не обратила на него внимания: городская жизнь предполагает сосредоточенность на делах земных. Нашлась, правда, в академии пара философов, учинивших по этому поводу дискуссию о разрыванием плащей и киданием друг в друга сандалиями на глазах у доброжелательных горожан и азартных учеников. Но к философам всегда относились как к ненормальным, да и бойцы из них никакие, поэтому интерес к вялой потасовке пропал у зрителей уже через несколько мгновений.

Один из членов городского совета, человек трезвый и осторожный, тайно отправил рабов к верным людям. Каждый из рабов был предупрежден о вреде излишней болтливости. Вызванные явились немедленно, шустро обменялись условными знаками и по-быстрому заняли обычные места в пещере вокруг алтаря. С их точки зрения, малопонятный вираж солнца мог ознаменовать приход долгожданного дня.

Людям вообще свойственно ошибаться.

Некоторые, впрочем, стараются ошибок избегать. К таким осторожным относился и Одноглазый. Гребцы на его галере были слишком заняты тасканием туда-сюда рукоятей весел, а сам Одноглазый, усмотревший в солнечных метаниях предупреждение свыше, приказал прекратить погоню за мелким одномачтовым купцом, лично принес на корме в жертву Вершителю черного петуха и решил провести эту ночь на корабле, не обращая внимания на рыбацкие лодки, пробирающиеся мимо с уловом.

Оживившиеся по этому поводу гребцы радовались не слишком долго – их велено было не расковывать, и ужина они не получили. Каждый должен чем-то жертвовать, рассудил Одноглазый, отправляясь спать в свою каюту.

Зароптавшие было гребцы, получив несколько зуботычин, затихли, а потом, когда надсмотрщик задремал, аккуратно распяли на двух воткнутых в лавку лучинках заранее припасенную крысу. Пока крыса умирала, все сто гребцов молили Подземного, чтобы смерть Одноглазого была долгой, мучительной и, рассудительно добавляли некоторые, на суше.

Уловив мерзкий запах паленого мяса, надсмотрщик резко вывалился из сновидения, метнулся, щелкнув кнутом, к нарушителям пожарной безопасности, но обгоревшая жертва уже отправилась за борт (после краткой молитвы, вознесенной гребцами Морскому, о хорошей погоде на завтра).

Надсмотрщик – человек в общем и по-своему справедливый – ограничился одним ударом кнута, который, как водится, достался крайнему гребцу, прозванному Счастливчиком. Счастливчик взвыл, надсмотрщик удовлетворенно кивнул и вернулся к мачте вздремнуть.

Невдалеке что-то плеснуло. Надсмотрщик посмотрел, прищурившись, в ту сторону, потом обернулся к вахтенному.

– Рыбак, – сказал глазастый вахтенный.

– Повезло ему, – заметил надсмотрщик и лег на овчину.

Рыбаку действительно повезло. Притом дважды. Придя в порт, он выволок лодку на берег, заплатил медяк охраннику лодочной стоянки и быстренько отправился в портовую забегаловку, которую все именовали не иначе как «Клоака». Впрочем, слово это произносили даже с оттенком нежности.