Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

– Портрет, – объяснил Сергей.

– Чей портрет?

– Пипы суринамской.

Жив курилка, усмехнулся он про себя.

Жив, оказывается, жив Олег Мезенцев. Жив, оказывается, придурковатый должник. И не просто жив, а встречает пятидесятилетие. Юбилейная дата, кстати, соответствует сумме долга. В штуках. А воздух напитан гарью и растревожен дымокуром. А звезды над головой яркие, как всегда в Сибири. А периметр обнесен бетонной стеной, ну, и все такое прочее.

– А… Это… – начал было Коровенков.

– Молчи, – подсказал Сергей.

– Я дело хочу сказать.

– Ну?

– Кажись, там немец сидит.

Людей на площади собралось человек сто, не меньше, но и еще подходили люди. Может, гнала их духота, а может, хотели принять участие в каком-то представлении. Кто в футболке, кто в рубашке, а кто не удосужился натянуть на себя даже футболку, поблескивал загорелыми плечами. В сгущающихся сумерках все казались похожими друг на друга. Никто не обращал внимания на Сергея и на испуганного Коровенкова, все смотрели только на человека, вольно расположившегося в единственном кресле, кажется, специально выставленном на подиум.

Коровенков не ошибся, это действительно был Мориц.

Красивая неулыбчивая женщина в коротком открытом платье, стоявшая за его спиной, наверное, была шейла. Сложив руки на груди, она иногда поднимала голову, будто искала поддержки у собравшихся.

– Хватит! – выкрикнул из толпы явно вдетый мужик с добрым, привлекательным для любого еврея лицом генерала Макашова.

Сергей ничего не понимал.

Кажется, Морицу совершенно было наплевать на толпу.

Время от времени он просыпался и начинал гудеть, как трансформатор под напряжением. Выждав такой стихотворный припадок, начинала говорить шейла. Не похоже, что она поддерживала Морица. У тебя не уретрит и не гонорея, грубовато поясняла она, поднимая голову, видимо, ища поддержки. Ты заражен неправильной философией. Философия бывает правильная и неправильная, объяснила она, никаких других не бывает. Вот ты и перепутал.

– Дай сказать Морицу!

– Не дам, – отрезала шейла.

– Раньше ты всем давала!

– Обидно мне, мужчина, слышать такое, – обиделась шейла. – Кто понимает слова Морица? Поднимите руки. Ага, пять человек, – подвела она итог. – Да и те врут. Все, кто поднял руки, врут! – решительно объявила шейла, специально обернувшись к человеку с добрым лицом генерала Макашова. – Если бы не врали, Мориц не бегал бы на реку и не бросал бы в воду пустые бутылки из-под виски. Он выбирает в буфете самое дорогое виски, – объяснила она, – а в пустую бутылку запихивает листки со стихами. Знает, что на такую бутылку, если ее не разобьет в камнях, обратят внимание. Да все вы врете, я так думаю, – спокойно объяснила шейла. – Потому что, если бы вы все не врали, то Мориц отдавал бы свои стихи вам, а не отправлял бутылки по воле течения.

– А виски? – крикнул кто-то.

– Виски Мориц отдает придуркам на пихтоварке.

– Слышишь? – не без гордости шепнул Коровенков. – Это она про нас говорит!

– Кончай шнягу! Дай Морицу высказаться!

– Обидно мне, мужчина, слышать такое…

Озираясь, Сергей смутно видел лица. Действительно, в основном мужские. Большинство помалкивало, но кое-кто уже загорелся. Правда, никак нельзя было понять, чем вызваны закипающие страсти, но они явно закипали.

– Вы сами слышите, – напирала на своё шейла. – Мориц говорит, что у меня мышление проститутки. А разве такое существует? Он говорит, что образ моих прежних действий сказался на моем мышлении. А разве сам не упёртый?