Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

«А чем она занимается?»

«Пчел держит, – уважительно объяснил Касьяныч и мелко потряс бородой. – Ульев не много, штук десять, да много ей и не надо. Потихоньку лечит людей, мед продает, воск. По-человечески продает, не жадничает, на нее никто не в обиде. Один раз у нее даже дезертиры жили. Она их откормила, уговорила в часть вернуться. А я режу наличники, – похвастался дед. – Чего на старости лет тянуть жилы из правительства?»

«А бабульке не скучно одной?»

«Да когда ж ей скучать? – возмутился Касьяныч. – Пчелы уход любят, да и я прихожу. Иногда люди приезжают. А скучно станет, бабулька напечет пирожков с картошкой, да выйдет на дорогу».

Не гуляй в тундре под наркотиками…

«С внуком-то как получилось?» – осторожно спросил Сергей.

«Так ведь город… – бесхитростно ответил Касьяныч. – Учиться негде, работы нет. Одни ходят под флагами, другие в подворотнях. Всем кажется, что государство им задолжало».

«А разве нет?»

«А не знаю, – покачал головой Касьяныч и опять погладил бандитский венок, видно, нравилась ему вещь. – Вот мне, считай, нисколько не задолжало. И попросил: – Выедете на пустырь, притормозите. У нас город теперь с пустыря начинается. Раньше начинался с красивой арки, а сейчас прямо с пустыря. А внук… Чего там… – Он не договорил и сердито махнул рукой: – Тормозни!»

Звенящая тишина.

Белесые лишайники, сухие ели.

Бородатый ельник расступился, блеснула вода – низкая, светло переливающаяся через камни. Вся суета последних дней представилась вдруг Сергею ничего не значащей. Какой-то прибалт, какая-то карта, скины, чепуха, миражи, нежить. Реальностью был только звенящий зной. Реальностью были только белые бабочки-капустницы, бесшумно порхающие над водой, нежный смешанный запах смолы и далекой гари. Лучше колымить на Гондурасе, чем гондурасить на Колыме, усмехнулся он и бросил рюкзак на камни.

Они слышали звон воды.

И воздух звенел, невидимо струясь меж сухих деревьев.

И звенели шмели, но все это и была тишина. Странно было подумать, что она может кончиться. Но кончится, кончится, сумрачно подумал Сергей. Выйдем на заимку, услышим мат Кобелькова или Коровенкова (кто там из них выжил?). А потом украсим могилу жестяным венком. А потом выживший начнет проклинать свою неудавшуюся жизнь и попрекать покойника. Вот, мол, работали вместе, а покойник все равно так и стоял одной ногой в могиле. И уж, конечно, уточнит: в моей .

– Смотри!

Валентин засмеялся и сбежал к самой воде.

Он даже вошел в воду по щиколотки и наклонился.

Потом в его руке Сергей увидел квадратную бутыль из-под виски «Сантори».

– Не слабо, – удивился Сергей, и тоже засмеялся: – Только не уверяй меня, что этим виски баловались наши гегемоны.

– А откуда бутыль?

– Мало ли тут бывает охотников?

– Водила говорил – мало… Да и не простая это бутылка… – Он аккуратно свинтил металлическую пробку. – Записка в ней… Подмокла, но прочесть можно…

Чтобы сдаться русским, я оставил Данциг…

Потерявшая загар, прижимаясь к стене, белой известке, не замарайся, красавица…

Там, далеко, ты плачешь, позабыв…

Не коси под латиницу, падла…

– Это что? Букварь идиота?

Тетя пришлет из Смоленска лайкру…

Все это переводы, привет М. Веллеру…

Под шум дождя за окном о разбитые и полуразбитые бутылки, зелень, землю и огромный осколок зеркала, под шорох абитуриентов в полутемных бетонных коридорах, не сняв рюкзак, думаю – а сахар был нужен ночью…

– Так и написано?

– Некоторые слова размыты, но так и написано.

Жабры ребенка не предназначены для моих матов…

Неся вчера Филиппову Лейбница, шел мимо…

– Филиппову?

Презервативы – в незаконченной прозе Нагибина, но не между нами…

Записку съешь перед тем, как оставить Тирану…

– Ты что-нибудь понял?

– А как же, – хмыкнул Валентин. – Кто-то в тайге помнит Филиппова. Может это наш немой, а?

Заимку увидели внезапно.

Расступились ели, с неба выпали солнечные лучи.

Сразу высветилась запущенная изба на широкой поляне, пыльные кусты дикой смородины. Метрах в пятнадцати от избы стоял крепкий сарайчик, окруженный густым облаком запахов, – собственно, пихтоварка. Рядом на солнцепеке мрачно чернел колесный трактор с прицепом.

И – никого.

– Крыша-то прохудилась, – хмуро заметил Сергей. Рюкзак он бросил на землю, неудобный венок прислонил к колоде для колки дров. – Видишь, доски сдвинуты? – Но смотрел Сергей не на крышу, а на дощатую дверь, плотно прикрытую, сильно удивило его, что из потрескавшейся кирпичной трубы тянуло дымком. – Один помер, – сумрачно подвел он итоги, – а у другого крыша поехала. Кто в такую жару топит печь? Трудно обустроить летнюю кухню?