Геннадий Прашкевич - Пятый сон Веры Павловны

И вот добежал.

До Новых Гармошек.

Правда, раньше, где бы Чугунок ни жил, в какой бы отчаянной ситуации ни оказывался, каждое утро с упорством истинного идиота он выливал на себя пару ведер холодной воды, растирался махровым полотенцем и, заглотив огромную кружку кофе, садился за телефон. И оторвать Чугунка от дел насущных могли только розы.

Розы были страстью и гибелью Чугунка.

В Киселевске розы у него росли на открытой почве. Без никаких грядок, без никакой пленки. Нежнейшие бутоны распускались под низким небом закопченного серого города. До некоторых хитростей Мишка Чугунок дошел сам, а многому научился у известного томского профессора палеоботаники (художника, к тому же) Венедикта Андреевича Хахлова, однажды выставлявшего свои картины в Киселевске.

Мишку на ту выставку затащили случайно.

Он был хорошо поддатый и поначалу шумно хамил, потому что яркие цветы на полотнах показались ему нелепостью. Зачем рисовать цветы? Разве не интереснее их выращивать? Тут человек, блин, счастье ищет, что ему цветочки? Однако художник оказался не просто художником, (то есть, пьянью голимой, по представлениям Чугунка), а известным ученым, профессором ТГУ.

А ко всему этому – потрясающим цветоводом.

По крайней мере, именно Хахлов начал первым в Сибири выращивать розы прямо на открытом грунте – и ремонтанные, и чайно-гибридные, и пернецианские. И это были настоящие розы, а не жалкие их подобия, выращиваемые некоторыми спекулянтами в своих доморощенных теплицах на продажу. В небольшом саду Хахлова за глухим деревянным забором к невысокому северному небу поднимали тугие бутоны неистовые мистрис Джи Лайн, Ейжен Фюрст, Хорас Вернье, Поль Нерон, тающие от нежности Лорен Гейл, Либерти, Фарбенкениген, леди Эштуан и Присциллы, туманные, как осенняя, еще не остывшая река, Мадам Жюль Буше, Жюльет, Сувенир де Жорж Пернэ и Миранди. За какой бы сорт ни брался профессор Хахлов, а несколько позже и его неистовый ученик Мишка Чугунок, розы у них отличались истинностью.

Когда Чугунка спрашивали, кто написал такие хорошие, такие доходчивые стихи, он вызывающе отвечал: «Дед Пихто!» Зато когда хвалили его розы, он сам расцветал как роза. Хвалы целительным бальзамом ложились на обезвоженную алкоголем душу. С вечной похмелюги Чугунок страшно подозревал, что диковинная расцветка роз ему только мнится, что на самом деле не бывает в природе такой жаркой, такой дивной расцветки, и вдруг на тебе! – живое подтверждение от совершенно посторонних людей: не мнится, не мнится! Морда у Чугунка всегда была пухлой от пьянства, но в круглых глазах, когда он смотрел на розы, растворялась водочная муть. «Слушайте, падлы! – кричал он собутыльникам, железной рукой хватаясь за саперную лопатку, торчавшую из-за голенища его стоптанного сапога. – Мне для роз ничего не жалко! Слушайте Мишку Чугунка! Розам в Сибири страшна не мерзлая почва, а горячее Солнце!» Увлекаясь, он начинал говорить громко и быстро, некоторые слова начинали звучать совсем невнятно. «Розы не боятся холодов! – кричал он. – Розы могут жить даже на вечной мерзлоте! Но весной появляется Солнце, и тут, блин, сказывается вечное сибирское несоответствие. Почва, охватившая корни, еще проморожена насквозь, а Солнце греет во всю: пора, дескать, выпускать почки, выгонять листочки! А команда-то ложная, блин! Ведь у роз, как у настоящих красавиц, ума даже не на пятачок, ума у них всего-то на копеечку, вот розы и начинают выбрасывать зеленые почки и выгонять листочки по команде Солнца. А почкам и листочкам нужны живые земные соки, понятно? А где они, блин? Да нет нигде этих соков, и быть не может, потому что корни все еще сидят в мерзлой земле. Мне бы побольше баксов! – взрывался Чугунок. – Я бы показал, блин, как выращивать розы в условиях рискованного земледелия».